Нобель. Литература

Его награждение было не то что политесным или политическим, но нельзя отрицать того, что русская литература в 1987 году была в центре мирового внимания. Это публикация множества запретных текстов, это стирание множества границ, остается два года до падения Берлинской стены, которое ознаменовало собой окончательное падение «железного занавеса». Поэтому его, конечно, наградили потому, что его страна выдвинулась на авансцену. Если Россия хочет еще одну Нобелевскую премию, ей достаточно всего лишь произвести у себя какие-нибудь революционные изменения, не обязательно в плюс, можно построить полную диктатуру «черных полковников», и тогда тот, кто ее наиболее ярко воспевает, или тот, кто ей наиболее горячо противостоит, вполне может оказаться в центре всемирного внимания. Надо только что-нибудь сделать, а не консервировать то, что уже есть.

Бродский был, конечно, знаменем прорыва русской литературы в 1987 году в мир. После этого русская литература поехала по всем американским университетам, ее стали переводить, и до сих пор они живут тем запасом имен, которые узнали тогда. Новое до них доходит с трудом.

Тогда они узнали всех вплоть до поколения сороковых годов. Я думаю, Пьецух был, царствие ему небесное, последним писателем, которого успел узнать Запад. После этого они разово переводили всех, в том числе людей моего поколения, в том числе людей уже помладше, но это единицы, точечные воздействия. Настоящий штурм унд дранг русской литературы осуществился в первой половине девяностых, до чеченской войны. После этого чеченская проблематика на короткое время возобладала, а после этого вообще внимание к России стало таким скорее пренебрежительным. Акунин-Пелевин-Сорокин (ряд, кстати, достойнейший) — и все, собственно.

Но, конечно, с награждения Бродского начался могучий прорыв, и уже за это нельзя не сказать ему спасибо. Он очень многим старался помочь, правда, помогал иногда таким людям, которые доброго слова не заслуживали вовсе, но ему было, по большому счету, уже все равно.

Мог бы он рассчитывать на Нобелевскую премию в наше время? Если Хандке поддержал Милошевича и получил, я думаю, что у Бродского был довольно высокий шанс после стихотворения «На независимость Украины» поддержать сепаратистов. Да, очень может быть, что он бы получил ее за такой странный нонконформизм.

В случае Бродского, понимаете, нельзя отрицать безусловных и бесспорных литературных заслуг. Это большой поэт. Другое дело, что он не единственный большой поэт. У эмигрантов поэзия Бродского стала символом жизненного успеха — «это один из наших все-таки пробился». Но то, что такая трагическая поэзия стала символом триумфа, — это величайшая пошлость, которая могла с ней случиться. В некотором смысле по мощам и елей, потому что, как замечательно заметил один критик, упадок сил и бессмысленность жизни декларируется у Бродского и показывается у него с такой заразительной силой и энергией, что как-то не очень верится в депрессию лирического героя. Он жизнеутверждается и самоутверждается с невероятным напором.

И, кстати говоря, очень хитрая политическая и литературная стратегия Бродского, его внимание к жизненному успеху, его умное выстраивание имиджа и так далее не очень-то гармонирует с позой печального скептического отшельника. На этом внутреннем противоречии, как у всякого большого поэта, и стоит его лирический феномен, ведь у Пушкина тоже есть своя внутренняя драма, он аристократ в функции интеллигента, у Некрасова своя личная драма, он живет так, а пишет иначе. И у Бродского есть своя личная драма, он действительно со страшной силой декларирует бессилие, со страшной энергией декларирует безволие, очень политично поигрывает в аполитичность (надполитичность) и так далее. Более того, со страшной, тонкой и коварной хитростью выстраивает имидж человека, которому якобы все равно. Ничего ему не все равно, и слава тебе господи! На этом и возникает высокая поэзия.

2003

Джон Кутзее

Джон Максвелл Кутзее — южноафриканский писатель, критик, лингвист.

Романы Кутзее поднимают проблемы расизма, этнического и социального неравенства, жестокости, нигилизма и паранойи. Причем автор не соотносит эти проблемы с конкретным режимом власти и, как правило, не называет страны, в которой разворачиваются события его произведений.

Первый писатель, дважды удостоившийся Букеровской премии: в 1983 году за роман «Жизнь и время Михаэла К.» и 1999 году за роман «Бесчестье». Лауреат Нобелевской премии по литературе 2003 года за то, что «в бесчисленных вариациях показывает неожиданную сопричастность постороннего».

Кутзее, пожалуй, один из самых достойных лауреатов в XXI веке, дважды Букеровский лауреат, продолжающий довольно успешно работать и в свои восемьдесят, в 2016 году вышел его роман «Школьные годы Иисуса». В общем, ничего худого про Кутзее сказать невозможно.

Почему именно Кутзее получил Нобеля? Вопрос неоднозначный. Есть такой стандартный ответ, что это южноафриканская квота. Я бы сказал иначе все-таки. Мне кажется, каждый нобелиат либо, как мы говорили, наносит на литературный глобус свою страну, либо привносит некоторую небывалую эмоцию, новые ощущения. При всей соблазнительности этого вывода, что Кутзее награжден как южноафриканец, думаю, что все-таки скорее награда его связана не с территориальным признаком, тем более что и пишет-то он, вообще говоря, не про свои края, а про некую абстрактную территорию, которая не имеет примет. Да, иногда у него дело происходит в постапартеидной Южной Африке, в Кейптауне, но это не главная арена его книжек.

В России его наиболее популярный роман — «Осень в Петербурге», потому что речь в нем идет о Достоевском. Я, пожалуй, люблю этот роман у него больше всего именно потому, что мы же всегда любим тех, с кем совпадаем. И то, что он видит в Достоевском такого безблагодатного автора, который Бога не видит, который вместо Бога видит что-то такое серое, гнетущее и пугающее, это совпадает с моим представлением о Достоевском. Мне кажется, что Достоевский — гений в описании патологии, а в описании счастья или истинной веры он беспомощен, потому что он этого не испытывал. И как раз Кутзее, очень точно беря главный вопрос Достоевского — почему Бог терпит, и до какого момента он будет терпеть, — он, на мой взгляд, в этой книге вполне точен.

Конечно, самое известное его сочинение это «В ожидании варваров», которое к южноафриканским делам имеет отношение косвенное. Конечно, на родине Кутзее оно воспринимается как актуальное и привязанное к местной истории, но для меня это вообще очень важная история из ХХ века, заставляющая вспомнить «Татарскую пустыню» Буццати, с ее условностью и темой пограничья варварского. Там история довольно простая. Некий представитель власти живет в маленьком городе на окраине империи. В эту провинцию прибывает отряд полковника Джола, который приехал как бы навести порядок, поскольку нападения варваров учащаются. Полковник и его люди умеют только похищать варваров и устраивать им публичные экзекуции. Одну из девушек варварских, которая после пыток еще охромела и ослепла, главный герой берет к себе и делает ее любовницей. Он безымянный, мы знаем только его должность, он магистрат. Он берет ее к себе, с ней сожительствует, потом через какое-то время отводит ее к своим, которые тоже, понятно, ее не примут, возвращается к город, его подвергают пыткам за то, что он противостоит деятельности государственной армии, деятельности столичных посланцев. После этих пыток сопротивление его сломлено, он ни для кого больше не опасен. В городе ожидают вторжения варваров. Никакого вторжения не происходит, и в результате они остаются перед лицом зимы, долгой и бесконечно унылой.

В принципе это и есть пересказ стихотворения Кавафиса «В ожидании варваров», которое и дало роману название и стало одним из главных шедевров ХХ века. В чем, собственно, там история? Да, мы очень боимся, что придут варвары, но еще больше мы боимся, что они не придут, потому что наша жизнь без них давно уже вырождается и превращается в какую-то тень самой себя. Хорошо, мы их ждем все время, они нападут. А что будет, если они не нападут? А что, если мы даже им не нужны?