Дефо

На радостях вышибли дно у одной из бочек и отблагодарили освободителей, которые после всего уж не стали считать, сколько их там еще в трюме. И контрабандисты, которых освободили от корсаров, выглядели пилигримами, вырванными из когтей дьявола.

Несколько лет молодой Дефо провел за границей. «Мне предлагали постоянное место торгового агента в Кадиксе, но я отказался», – писал он впоследствии. Мотивы отказа, как и вообще все обстоятельства его европейских странствий, остаются неясными. Знаем, что ездил он по Франции, Италии, Испании и Португалии, что обратно, как Робинзон, возвращался не морским путем вокруг Европы, а через континент, в том числе через горы, которые напугали его на всю жизнь не меньше, чем море. Подробностей почти не знаем. Знаем, например, что в Испании видел он бой быков, и это традиционное развлечение испанцев ему не понравилось, однако, верный репортерскому своему призванию, описал он корриду первым в английской литературе, сделав ее для своих собратьев-писателей предметом традиционным. Молодой человек в Париже, зритель на корриде, как и человек в борьбе со стихией, ситуации, многократно в литературе повторенные, восходят к Дефо.

Вернувшись из чужих краев («подвижный, полный энергии, смуглый от морского загара» – таким представляют его биографы), Дефо женился. Факт, установленный по документам и совершившийся 1 января 1684 года. Имя жены – Мэри Тафли, дочь купца, состоятельного виноторговца, что видно и по приданому, размеры которого известны также в точности: три тысячи семьсот фунтов, по тем временам целое состояние, которое в соединении с его собственными доходами и позволило Дефо развернуться в масштабах европейских. Верными помощниками Дефо оказались брат жены, а также муж сестры. Шурин был торговцем, а зять инженером, так что дело у них пошло шибко.

В точности в ту пору, когда со значительными средствами, опытом и обширными деловыми планами на родном берегу высаживается уже немолодой Робинзон (11 июня 1687 года), в эту самую пору с энергией действовал в Лондоне молодой Дефо.

«В Англию я приехал для всех чужим, как будто никогда и не бывал там», – рассказывает о своем возвращении на родину Робинзон. Еще бы! Тридцать пять лет его не было, и это не только три с половиной десятка лет одной жизни. Сроки Робинзоновой отлучки совпадают с конкретной исторической эпохой. Если с началом республиканского правления Робинзон ушел в море, то на острове пробыл он, пока правил «веселый Чарли». И не только потому, что его так долго не было, почувствовал себя Робинзон в своих же краях иностранцем: не наступило пока его время, почва под ногами таких, как он, еще продолжала в Англии колебаться…

На смертном одре в 1685 году Карл II открыл своп карты и принял католическую веру. А на смену ему пришел его брат Джеймс II (он же Яков), вовсе ярый католик. И все здравомыслящие англичане ясно увидели угрозу своей самостоятельности как со стороны католической церкви, так и со стороны французской короны. Джеймс-Яков настолько старался всюду насадить католиков, что даже требовал присуждения одному монаху-бенедиктинцу ученой степени по физике. Тут уж профессура взбунтовалась, а от имени Кембриджа голос протеста подал Ньютон.

Против короля в том же 1685 году собрал повстанческую армию герцог Монмутский. Так называемый «герцог», потому что это фигура все-таки таинственная. Историки, во всяком случае, рассуждают так: кем бы он ни был, к нему присоединялись все, кто хотел свергнуть с престола короля-тирана, короля-католика. Первыми на сторону герцога поднялись лондонские подмастерья. Встал в ряды той же армии и молодой Дефо.

Еще в 1682 году в блестящем светском окружении видел он рослого молодого человека, красавца в расцвете сил, лет за тридцать. Видел там, где удавалось ему, мещанину, смешаться с высокородной светской толпой, конечно, на скачках. Это и был незаконный сын короля Карла II, звавшийся Джеймс Скотт, герцог Монмут.

Впрочем, в том и вопрос – законный или незаконный? Матерью его была одна из бесчисленных фавориток Карла II. Но сама королева оказалась бездетной, и на побочного королевского отпрыска смотрели как на возможного и достойного наследника престола. В особенности восторгались им такие, как Дефо, протестанты всех оттенков: герцог был воспитан в пуританской вере.

Король Карл II вроде бы в свое время признал его, осыпав милостями: дал должное образование, очень выгодно женил, наградил титулом. Выражаясь слогом шекспировским, Монмут, казалось, был «каждым дюймом» король: образован и терпим, воин и спортсмен – куда уж лучше? Наконец-то будет у англичан настоящий английский государь! Так надеялись многие. Но, как мы знаем, Карл II был марионеткой в руках католиков, и вот он вдруг сделал двусмысленный жест. В 1679 году провокатор Оутс разжег антикатолические страсти, Карл II вроде бы проявил по отношению к протестантам лояльность и отправил на плаху ни в чем не повинных «заговорщиков», а сам тут же отрекся от сына-протестанта как преемника на том основании, что с матерью его никогда он в «законе» не жил, отрекся в пользу Джеймса-католика.

Монмут оказался в оппозиции, тут Дефо и увидел его на ипподроме под Элсбюри. Положение отверженного (почетного отверженного!) не мешало Монмуту с полным самозабвением не только смотреть на лошадей, но и участвовать в скачках в качестве жокея. Уж по одному этому Дефо готов был признать его «естественным сыном Карла II». Не видел или не хотел видеть Дефо ни тогда, ни потом, что оборотной стороной страстного спортивного увлечения было полное безразличие к политическому делу, на которое Монмута всячески стремились подвигнуть протестанты. Поражение мятежного герцога Дефо приписывал не подоспевшей вовремя помощи. Нет, это прежде всего сам Монмут не побеспокоился обеспечить свое войско оружием и людскими резервами. В его рядах против регулярной королевской армии шли люди с косами и просто дубинами. Из двух настоящих офицеров в его войске один убил другого на дуэли, а единственный поддержавший его дворянин в итоге стал предателем. Сам Монмут только выглядел «героем», оказался же он на деле человеком легкомысленным, лживым и, наконец, трусливым. С поля битвы бежал, а очутившись в плену, под нажимом отрекся от своей веры. Хватило у него храбрости только на то, чтобы, все же не теряя достоинства, подняться на эшафот.

Сторонники его жестоко пострадали. Более трехсот человек тут же были подвергнуты смертной казни, в том числе на виселицу отправились и соученики Дефо, те трое, кого он, вспоминая Мортонову академию, назвал мучениками. Бунтовщиков сотнями продавали в рабство за океан. По доносу о малейшем сочувствии повстанцам людей лишали имущества, и эти доносы, как разоблачение разврата, тоже стали доходным делом, выгодным и для доносчиков, получавших солидные награды, и для королевских приспешников, которые могли конфисковать в свою пользу огромные имения. Если лорду-прокурору приглянулось какое-нибудь поместье, то ему оставалось только найти охочего человечка, который бы «верой и правдой» поклялся, что владелец поместья прятал у себя мятежников.

«Ни один из пойманных не был помилован», – свидетельствует современник. А. Дефо? Совсем недавно в судейских архивах было найдено указание: «Добавить в списки подлежащих общей амнистии – Дефо». Это уже в более поздний период, когда, насытившись мщением и отъемом имущества, кое-кого помиловали. А где он был раньше?

Его видели среди бутонщиков в седле и при оружии. Он и сам никогда не отрицал своей преданности Монмуту. Битву мятежного герцога с королевскими войсками у Седжмура Дефо описал, и даже дважды, однако с чужих слов. Его описания – пересказ сочинений других авторов, что встречается у Дефо не раз. Какой-то повествовательный парадокс, но это так: в кажущейся фантастике у пего обнаруживается фактическая основа, а то вдруг, как бы не доверяя собственным впечатлениям, пишет он о том, что видел, но по книжным источникам. Поэтому серьезные биографы предостерегают от соблазна напрямую вычитывать из его книг жизнь автора. Другое дело – разные косвенные отражения и замечания между прочим, которые при проверке оказываются указанием на действительные события.