Страница 38 из 72
— А мне он показался довольно милым, — вставил я, уязвлённый тем, что разговор шел без моего участия.
— Вот видишь, — подлила смолы Патриция. — Макс его не боится.
— Просто он никогда не крал у господина Тота варенье, — обиженно буркнул Денница.
Патриция так и застыла с открытым ртом. Пару секунд она хлопала своими длинными ресницами, а затем испустила долгий восхищенный вздох.
— То есть, ты… Зная моего папулю…
— Это было очень давно, задолго до твоего рождения, — поморщился демангел. — Я и сам тогда был молод.
— Но молодость не объясняет твоей тупости, — вскричала Патриция. — Папулю боятся даже големы, не запрограммированные на страх. Инстинктивно.
— Он пригрозил, что если я ЕЩЁ РАЗ, когда-нибудь, сделаю то, что ему не понравится… — демангел поёжился.
— То что?.. — я подался вперёд. Полезно будет знать, чего боится демангел.
— Он не сказал, — горько вздохнул Денница.
— Да, папуля это может, — со знанием дела кивнула Патриция. — Он тебя подвесил за яйца. Навечно.
Демангел ещё раз прерывисто вздохнул.
— Если б можно было как-нибудь отменить тот день… Я бы стал совсем другим человеком.
— Ну, как ни крути, а к папуле обратиться придётся. Мне жаль.
После слов Патриции Денница сник. Словно на шею ему упала гильотина.
Даже нет, не так: если бы ему сейчас предложили на выбор: эшафот или встреча с господином Тотом, он бы не колеблясь выбрал первое.
— Ладно, идём, — наконец он решился. — Давай только покончим с этим побыстрее.
— Уважуха, — я попытался улыбнуться Деннице как можно более ободряюще. — Сам такой: если надо сделать что-то неприятное, то лучше не откладывать. Меньше душевных коллизий.
Кабриолет Денницы домчал нас куда нужно за пять минут.
Оказалось, что департамент, в котором служил господин Тот, предпочитал работать по ночам.
— Он занимается магическими преступлениями — так вкратце, чтобы мне было понятно, разъяснила Патриция, — пока нас вежливо, но тщательно проверяли на входе в здание, похожее на глухой бетонный куб.
— Вот например, если бы големы в "Восьмикрылом Серафиме" тебя замели — ты бы попал именно сюда, — радостно сообщила она. — Не факт, что к моему папуле — он работает в убойном отделе. Но департамент именно этот.
— То есть, твой папа — полицейский, — с облегчением выдохнул я. Всегда приятно отыскать что-нибудь знакомое в этом безумном мире. — А мы находимся в управлении полиции.
— Полицейские — это Аннунаки, — качнула головой Патриция. Мы в этот момент уже ехали в лифте. Только не вверх. А куда-то глубоко под землю. — "Те, что стоят на границе" — так их называют. Они подчиняются главе департамента Полиции — госпоже Эрешкигаль. А мой папуля служит в ведомстве её мужа — господина Нергала.
Насколько я помню, в шумеро-аккадской мифологии Земли богиня Эрешкигаль заведовала всеми мертвецами, а её супруг Нергал — миром мёртвых в целом.
Вот так начнёшь изучать семейную историю, и уверуешь в переселение душ…
Денница, пока мы путешествовали по подземелью в поисках кабинета господина Тота, не издал ни звука.
Он будто бы истончился, стал похожим на тень — словно и сам уже пересёк Последнюю черту, сделавшись подданным богини мёртвых.
— А тебя здесь знают, — заметил я, когда Патриция дружелюбно кивнула очередному охраннику. Не голему. Громадному демону с подпиленными рогами и напомаженной кисточкой на длинном хвосте.
— Ребёнком я обожала приходить к папуле на работу, — улыбнулась Патриция. — Здесь так интересно. Я мечтала о том, чтобы стать дознавателем, как он. Полететь в универ на Бриах, первый мир нашей системы. Учиться у самого великого Метатрона… — на мгновение её лицо озарило мечтательное выражение, которое тут же сменилось разочарованием. — Но мама настояла на том, чтобы я пошла в школу гетер при храме. "Получи настоящее образование, а потом делай, что хочешь" — она удивительно точно передала интонации госпожи Иштар…
В довершение всего мы свернули в длинный, уходящий во тьму коридор. Он был скудно освещен чадящими факелами — я отчётливо чувствовал запах солярки.
И вот в нём уже не было ни души.
Ни часовых. Ни клерков с папками. Ни даже дверей — просто глухая каменная кишка, постепенно, по наклонной, уходящая всё глубже и глубже.
— Может быть, она слишком дорожила тобой, чтобы отпускать учиться на другую планету? — вдруг, неожиданно, подал голос Денница.
— Мама есть мама, — равнодушно пожала плечами Патриция. — Больше я обиделась на отца. За то, что он её тогда поддержал. Ой, только не говори, что он слишком любит её, поэтому не захотел огорчать… — отмахнулась она, едва Денница открыл рот. — Мою маму трудно не любить. Ведь в её силах ЗАСТАВИТЬ это сделать.
Может, это покажется странным, но я был рад перепалке, учинённой Патрицией и демангелом.
От этого путешествия по бесконечному коридору, уходящему куда-то к ядру планеты, у меня всё больше сосало под ложечкой — словно мы и впрямь спускались в царство мёртвых, из которого ещё надо постараться, чтобы выбраться.
Ощущения были чисто физическими: словно содержимое моего желудка неведомым способом переместили куда-то в другое место, и теперь внутри моего живота — чистый вакуум.
— Она бы никогда не применила своё искусство жрицы к семье, — тихо, но настойчиво гнул Денница.
Патриция недобро прищурилась.
— Что-то ты расхрабрился, — процедила она сквозь зубы. — Никогда не понимала этого твоего слепого поклонения перед моей мамочкой.
— Просто ты не слишком близко знакома с моей, — криво усмехнулся демангел.
— Тут ты прав, — покладисто согласилась Патриция. — Высокородная демонесса Люцифуг никогда не славилась любовью к посещению детских утренников.
Наконец бесконечному и узкому, как драконья кишка, коридору пришел конец.
В торце его располагалась одна-единственная дверь.
Впрочем, её размеры с лихвой компенсировали этот недостаток.
Исполненная из дерева Гофер, дверь поднималась на необозримую из-за глухого мрака высоту, и по традиции, была сплошь покрыта резным узором.
Но вопреки этой самой традиции, то был не растительно-птичий орнамент, к которому я уже привык.
Здесь сюжетом для резчика послужили невообразимые муки, испытываемые различными живыми существами.
Их перекошенные лица и морды выражали экзистенциальный ужас, а перекрученные тела сливались в противоестественных актах совокупления.
Словом, художества эти походили на фантазии начинающего извращенца в разгаре пубертатного периода.
Самое ужасное: согласно той же традиции, под моим взглядом "художества" ожили и принялись двигаться с неожиданным сладострастием…