Страница 51 из 65
«Простите меня, товарищи! Я очень виноват перед вами за то, что бросил в такое тяжёлое время, но я не мог поступить иначе! Я сильно устал и разочаровался в жизни! Моя позорная болезнь не излечима, мне стыдно находиться в ваших рядах. Таким я был бы для вас только обузой! Не поминайте лихом и не корите себя за то, что не уберегли! Я сам принял это решение. Ваш Вениамин Дохин»
— Он пишет о какой-то болезни… Что у него было? — посмотрел я на Мамеда.
Тот вздохнул.
— Теперь уже можно… У Вени был люэс, сифилис… Подцепил ещё когда в окопах сидел в германскую. Очень сильно переживал, нарочно не стал жениться. Говорил, что никому не нужен со своей «французской болячкой».
Я понимающе кивнул. До изобретения пенициллина, венерические болезни были настоящим бичом всего человечества и лечили их порой варварскими методами с сомнительным результатом.
— Видимо, ему стало хуже, раз решился на такое, — с грустью добавил Мамед. — Пошли искать телефон — вызывать наших.
— Пошли.
Квест оказался короче, чем я думал. Счастливым владельцем телефонного аппарата был один из городских чиновников, проживавший на той же улице. Сам он находился на работе, но его жена беспрекословно впустила нас и разрешила позвонить в угро.
Судя по выражению лица, с каким она встретила нас после разговора, мимо её ушей не прошло ни одно слово.
— Это что, Дохин себя убил?! — со смесью ужаса и жуткого интереса, спросила женщина.
— А вы что — выстрел не слышали?
— Может и слышала. Только у нас тут время от времени на мотоциклетах разъезжают. Я на них подумала. Господи, ужас то какой!
Толку от неё как от свидетельницы не было, и мы покинули её дом.
Следственную бригаду ждали на улице. Мамед нервно курил папиросу за папиросой, а я думал. И пусть с мотивом всё вроде ясно, были вещи, которые меня напрягали. И чем дольше я размышлял над происходящим, тем сильнее оно мне не нравилось.
Этот опер (назову его так) — был далеко не первым на моём пути, чью смерть пытались обставить под самоубийство. И, думаю, далеко не последний. Чем сильнее я размышлял, тем всё больше убеждался, что имею дело с не очень качественной постановкой, способной ввести в заблуждение разве что чересчур замотанного текучкой и потому невнимательного мента. Ну или совсем зелёного сыщика.
Мамед, похоже, принадлежал первой категории, а может просто не включил мозги, слишком потрясённый смертью друга. Эмоции — страшная штука и способны сбить с толку даже опытного сыскаря.
— Слушай, а ты Веню хорошо знал?
— Спрашиваешь! — удивился Мамед. — С двадцать первого года вместе служим… Вернее, служили. От пули друг дружку не раз прикрывали. Отличный товарищ и настоящий друг!
Его щека предательски дрогнула.
— Тогда скажи: он действительно мог пойти на такое из-за болезни?
— Знаешь, Жора: я отвык удивляться. Люди порой такие вещи делают — волосы на голове дыбом встают. К тому же сифилис — есть сифилис, некоторые после него головой повреждаются. Может, и наш Веня — тоже того… — вздохнул Мамед.
— А что — были признаки?
— Я что тебе — врач?!
— Мамед, успокойся!
— Я спокоен, Жора!
— Отлично. Тогда просто ответь на мой вопрос.
— Ох и настырный же ты! Ладно, всё равно следак меня потом спросит. Вроде на службе это никак не проявлялось. Во всяком случае, при мне. А ты почему интересуешься? Ты ж к нам по своим делам приехал…
— Да уж не из праздного любопытства. Размышляю… Не складывается у меня картинка.
— Какая ещё картинка? — не понял Мамед.
— Преступления.
Мамед затушил очередной окурок башмаком.
— Погоди, какого ещё преступления?! Поясни…
— Попытаюсь. У Вениамина какое образование было?
— Не поверишь, даже в университете поучиться успел, пока не вышибли за политику. А что?
— То есть человек пусть с незаконченным, но всё-таки университетским образованием пишет предсмертную записку печатными буквами. Почему?
— Ну, чтобы мы почерк разобрали, прочитать смогли… — предположил он.
— Нет. Так обычно делает тот, кто хочет скрыть почерк. Оно, конечно, слова из газеты нарезать надёжнее, но это не тот случай. Второй момент: обратил внимание как ровно всё написано, буковка к буковке. Человек, который решил свести счёты с жизнью, так не напишет. Тут нужна просто стальная сила воли, чтобы рука с карандашом не дрогнула. Психология, Мамед…
— А кроме психологии у тебя ещё что-то есть?
— Почему револьвер остался на столе? Он что — стрелял, склонившись над столом? А зачем? К чему такие манёвры? Не практично это как-то…
— Слушай, Жора… Какая в задницу практичность?! Человек руки на себя решил наложить. Последнее дело в таком случае о твоей практичности думать.
— Может ты и прав, Мамед, но я бы начал с того, что опросил всех соседей Дохина. Думаю, с их помощью удастся узнать что-нибудь интересное, — сказал я.