Баловни судьбы

На этот раз в день его приезда она была заметно возбуждена. Не пьяная, но и не вполне трезвая, она пребывала в таком взвинченном состоянии, что в любой момент от нее можно было ждать слез или вспышки гнева. Он отметил это, не думая о том, что приучил себя относиться к ней, как к больному, чье состояние и настроение легко угадать сразу, остается только терпеливо сносить его причуды до конца визита.

Она принесла пиво и водку, и со знакомым чувством стыда он сел за стол выпить с нею. У нее быстро развязался язык, глаза заблестели, как всегда на этой стадии опьянения. Потом они осовеют, и он не знал, что хуже. Она сказала, что нашла работу, и он по-взрослому строго спросил, сколько она уже работает и долго ли, по ее мнению, продержится. И, заверив его, дескать, на этот раз долго, она призналась, что у нее появился постоянный мужчина. Согласно кивнув, он подумал, что обо всем этом уже слышал и раньше — и о постоянной работе, и о постоянной связи.

— Я теперь себя соблюдаю, — заявила она и, взмахнув рукой, опрокинула свою рюмку. Он принес из кухни тряпку и вытер стол. Вопреки рассудку в глубине души он верил ей, хотел верить.

— Тебе же самой будет лучше, — сказал он, имея в виду и ее новую работу, и новую связь.

— Намного лучше, — кивнула она и внезапно, уронив голову на стол, заплакала. А он сидел, застыв в растерянности, и не знал, что делать.

— Было бы еще лучше, если бы... если бы ты не пила так много, — помедлив, решился сказать он.

— Это тебя совсем не касается, — раздраженно пробормотала она. — Зачем ты приехал домой, если только ругаешься?

Она по-прежнему сидела, уронив голову на стол, а он пристально смотрел на нее. И вдруг, помимо его желания, перед глазами возникла картина из прошлого. Он, совсем маленький мальчик, стоит во дворе среди старших ребят, Предвкушая развлечение, они придвигаются ближе, а самый взрослый, ухмыляясь во весь рот, задает вопрос: «А чем это, Тони, твоя мать занимается?» После чего следует громкий и бойкий ответ: «Моя мать шлюха». На минуту его охватывает чувство товарищества и дикой радости от того, что он оказался в центре шумной, гогочущей толпы ребят, которые похлопывают его по плечу и дружелюбно подталкивают в спину. И ему в нос ударяет кислый запах помойки.

Но это минутное чувство товарищества едва ли вознаграждало его за одиночество по вечерам и страх перед звуками. Обычно она укладывала его спать на кушетку в гостиной, а потом уходила. И ему казалось, что в одеяле, которым она укутывала его, скрывался страх. Ему было страшно не спать, но и заснуть он тоже боялся. В каждом возникавшем и исчезавшем звуке прятался страх, он таился в темной комнате и в темноте за окном. Безотчетный, безымянный и все же совершенно определенный страх, что его или ее обидят, пока они не вместе. Он лежал в темноте и тихонько всхлипывал, но и звуки собственного плача мало-помалу начинали пугать его.

Как-то ночью он проснулся, охваченный ужасом, какого раньше никогда не испытывал. Он лежал, напряженно застыв, вслушивался и каждым трепещущим нервом ощущал, что вот теперь оно здесь, в доме, в комнате матери. В неотступных, немолчных звуках, перемежавшихся стонами и шепотом. Он хотел закричать, но не мог раскрыть рта, хотел броситься к ней, но не мог поднять точно налитые свинцом ноги. Словно что-то мохнатое и ужасное навалилось на него, придавив всей тяжестью. Ему было жутко, но он не смел пошевельнуться и бесконечно долго лежал, дрожа от страха. И плакал так же беззвучно, как стекает струйка слюны из уголка рта.

Наконец он все же поднялся. С трудом ступая ватными ногами, одолел небольшое расстояние до чуть приоткрытой двери в ее комнату, раскрыл ее пошире и нашарил рукой выключатель. Свет залил постель матери, и он не сразу понял, она там или не она. И закричал, увидев с нею какое-то незнакомое существо. Он вскрикнул снова, когда огромный, голый, волосатый мужчина со злыми глазами и искаженным лицом оторвался от матери и двинулся ему навстречу.

«Чертово семя! — прорычал мужчина. — А ну, живо в постель!

Огромной ладонью он ударил мальчика по щеке, и тот жалобно захныкал.

Мать натянула на себя одеяло.

«Ложись спать, Тони, — сказала она. — Чего это ты вдруг прибежал?»

Он подчинился не сразу и все стоял с покрасневшей щекой перед рассерженным незнакомцем. Тогда она нетерпеливо повторила: «Иди ложись и закрой за собой дверь!»

Так в его жизнь впервые грубо ворвалось то, что прежде только скрывалось за звуками, доносившимися по ночам из спальни. Потом он привык к ним, и они стали неотъемлемой частью его детства. Так же, как голоса незнакомых мужчин, шиканье матери, нетвердые шаги в темной комнате, звуки рвоты и шум спускаемой воды в туалете, когда кто-нибудь из ночных гостей силился извергнуть содержимое своего желудка.

Так же, как и кислый запах блевотины, встречавший его по утрам, если, случалось, гость не успевал добежать до туалета.

Шлюха, подумал он. И пьяница к тому же.

Мысли его словно разбудили мать. Она подняла голову, недоуменно и осовело посмотрела на него, потом выпрямилась, взгляд ее прояснился, и она улыбнулась.

— Да ведь это Тони, — сказала она. — Как ты вырос. — Она протянула руку и потрепала его по плечу. — Давай для поднятия духа налей-ка по рюмочке, я не могу — руки дрожат, а у тебя получится. Знаешь, Тони, — она подперла щеку рукой, — все это такое дерьмо. Да что там, тебе-то это знакомо, с тобой ведь тоже так было, хотя и не совсем так, ты понимаешь, конечно, все эти... — Она снова пьяно взмахнула рукой. — Все эти кражи, шайки, все, чем ты занимался. Не будем об этом, зачем ворошить старое дерьмо. Налей-ка нам водочки, только самую малость, ладно? Я теперь много не пью, и тебе не стоит, не дело это. Я тебе говорила, что нашла работу, постоянную работу. Мне предложили работу в социо... соци... в конторе Армии спасения. Как же ты вырос, Тони Малыш.

Она вдруг засуетилась, отодвинула в сторону еду и стала собирать рюмки и другую посуду, потому что вскоре должен был прийти тот, «постоянный».

— Нет, мыть не нужно, просто прибери немножко, чтобы не было такого беспорядка. Он не любит, когда не убрано. И вот что, Тони... — Она опять вошла в комнату, взяла сумку, вынула кошелек и вернулась к нему. — Вот. — Она сунула ему бумажку, потом подумала и добавила еще одну. — Вот, можешь сходить навестить своих товарищей, тебе небось хочется.

— Не к кому мне идти, — сказал он.

— Не к кому? Ишь ты. Ну да ладно, наверно, не к кому.

Секунду она стояла, точно прислушиваясь к чему-то, потом снова запустила руку в сумку, вынула кошелек, но, видимо вспомнив, что уже дала ему деньги, положила кошелек обратно, тщательно закрыла сумку и отвернулась.

— Все равно сходи в город, прогуляйся, — сказала она. — Наверняка встретишь кого-нибудь из старых приятелей.

Он ушел, сердясь и жалея ее, и не стал разыскивать старых приятелей. Отыскать их не так-то просто, а если б они и нашлись, им явно не о чем было бы говорить. Ведь они не были ему настоящими друзьями, ребята, с которыми он был просто связан недолгое время, вернее, один парень, который вел за собой его и других случайных приятелей. Командовал всегда кто-то один.

«Сделаешь то-то», — говорил этот парень, и его приказ исполнялся.

С одним из них он в семилетнем возрасте впервые обчистил автомат, со вторым в четырнадцать лет впервые угнал машину. А кроме этих ребят, были и другие, и в чем-то все они были похожи. Но, как их ни назови, они никоим образом не были друзьями, которых хотелось бы разыскать.

И теперь он болтался по городу, где после долгого отсутствия чувствовал себя чужим, одиноким, но не настолько уверенным, чтобы заводить новые знакомства. Следуя с детства заведенному правилу, он сходил в кино, съел пару сосисок и, обновляя привычный ритуал, выпил в первом попавшемся баре пива.

Однажды вечером ему вздумалось наведаться в молодежное общежитие, которое нравилось ему больше других мест, куда он попадал. Он бы с удовольствием там и остался и, конечно же, сделал глупость, впутавшись в те две последние истории, за которые его в конце концов исключили. Когда он оказался в полиции второй раз, директору сообщили, что так дальше не пойдет и парня, видимо, следует определить в заведение более строгого режима. Тогда-то, прощаясь с ним, директор и сказал, что Тони может заглядывать к нему, как только будет в городе. И вот однажды вечером он очутился в автобусе по дороге тот район, где находилось общежитие. В душе он посмеивался над собой, предвидя, что ничего хорошего из его затеи не получится.