Страница 17 из 41
Отсутствие непосредственных связей второй сигнальной системы с деятельностью внутренних органов человеческого тела, с эмоциональными реакциями человека и одновременно наличие опосредствованных связей с ними через первую сигнальную систему составляет физиологическую основу метода К.С. Станиславского. К непроизвольному через произвольное «к подсознательному творчеству органической природы — через сознательную психотехнику артиста» — этот девиз Станиславского наполняется совершенно определенным физиологическим содержанием, и приходится поражаться изумительной проницательности, с которой великий художник уловил объективные закономерности работы человеческого мозга.
В сущности, метод физических действий К.С. Станиславского есть метод намеренной трансформации словесного материала (текст пьесы, указания режиссера, совокупность всех сведений об изображаемом лице, событиях и эпохе) в систему непосредственных чувственных образов, единственно способных вызвать эмоциональные реакции и деятельность механизмов интуитивного поведения. Вот почему, прежде чем перейти к анализу метода, представляется целесообразным рассмотреть тот случай, когда действие словесных сигналов на эмоционально-вегетативную сферу резко возрастает, когда словесные раздражители начинают влиять сильнее, чем непосредственные впечатления от окружающей человека среды. Мы имеем в виду феномен гипнотического внушения.
Глава четвертая. О механизмах гипнотического внушения
Использование второй сигнальной системы действительности основано на соответствии речевых сигналов обозначаемым явлениям. При нарушении этого соответствия употребление сигналов теряет смысл. Вот почему в тех случаях, когда словесные раздражители вступают в противоречие с непосредственными впечатлениями, последние преодолевают и отменяют действие слов.
Если у ребенка выработать условный двигательный и секреторный пищевой рефлекс на свет или звонок, а потом присоединить к действию раздражителей фразы «нет света», «нет звонков», то двигательная и секреторная реакции окажутся налицо. Это значит, что непосредственные чувственные впечатления сильнее противоречащих им словесных сигналов (Н.Р. Шастин). Отрицающие словесные сигналы способны только ослабить действие непосредственных раздражителей (Ю.М. Пратусев 1955). В специальных исследованиях В.Д. Волковой (1957) было показано, что словесные сигналы, противоречащие окружающей ребенка действительности, перестают вызывать у него уловные двигательные и вегетативные эффекты.
Иные отношения наблюдаются в состоянии гипноза. «Я прикасаюсь к вашей коже раскаленным железом», — говори гипнотизер, дотрагиваясь до руки испытуемого карандашом. Испытуемый не только чувствует боль ожога, вскрикивает, морщится, отдергивает руку. Проходит время, и на месте мнимого «ожога» краснеет кожа, повышается температура, а в ряд случаев развивается волдырь с воспалительным экссудатом (К.И. Платонов, 1957). Словесный сигнал гипнотизера оказался сильнее непосредственной действительности. При одновременном действии словесного и непосредственного раздражителей в гипнозе не только двигательная реакция, но и характер электрической деятельности мозга соответствуют словесному раздражителю (Б.В. Павлов, 1955; И.И. Короткий и М.М. Cyслова, 1955). Сильный очаг возбуждения во второй сигнально; системе подавляет первую сигнальную систему, препятствует правильной оценке окружающих явлений (А.Г. Усов, 1955). Какие механизмы лежат в основе столь необычного действия словесных сигналов?
Современными представлениями о механизме гипнотического внушения мы в первую очередь обязаны И.П. Павлову. Павлов рассматривал гипноз как частичный сон, когда обширная масса клеток коры больших полушарий находится в состоянии торможения. На фоне этого разлитого торможения сохраняется и поддерживается «бодрствующий пункт» — зона раппорта, к которой и адресуются слова гипнотизера. Деятельность этого пункта, и изолированного торможением от остальных отделов мозга, оказывается бесконтрольной. Человек теряет способность сравнивать содержание словесных сигналов с явлениями окружающего мира, перестает относиться к ним критически; словесные сигналы приобретают неодолимую императивность. С другой стороны, на определенном этапе развития гипнотического сна возникает парадоксальная стадия извращения силовых отношений, когда эффекты слабых раздражителей становятся больше, чем эффекты сильных. Слабый раздражитель — слово гипнотизера — вызывает большую реакцию, чем непосредственный чувственный сигнал.
Здесь нам хотелось бы подчеркнуть одно обстоятельство, мимо которого прошли исследователи гипноза. Мы полагаем, что сила гипнотического внушения в значительной мере обусловлена деабстрагированием речевых сигналов. Процесс торможения, роль которого выявлениях гипноза так велика, частично разрушая множественные связи словесного раздражителя, делает его более конкретным, чувственно определенным, а потому сильнее действующим на вегетативную сферу. Еще 3. Фрейд (1923, стр. 126) подметил, что словесные ассоциации нередко предстают в сновидениях в виде конкретных зрительных образов.
Итак, ведущее значение в механизме гипнотического внушения принадлежит тормозному процессу. Именно торможение обусловливает расчлененность, разорванность высшей нервной деятельности, доминирующее положение зоны раппорта, частичное деабстрагирование словесных раздражителей, парадоксальные силовые отношения между сигналами первой и второй мозговых систем. Откуда же, каким путем возникает торможение при гипнозе?
И.П. Павлов много раз говорил о гипнозе как о замедленном переходе от бодрствования ко сну, как о состоянии промежуточном между сном и бодрствованием. Подобное представление весьма условно и требует к себе критического отношения. Если мы будем очень медленно вводить человеку снотворное, нам не удастся наблюдать ничего даже отдаленно напоминающего гипноз. Здесь возможны только два варианта. Или человек отдает себе отчет в том, где он находится и что с ним происходит, или погружается в сон.
Сознание, т. е. критическое отношение к происходящему, исчезает в таких случаях мгновенно, по принципу «все или ничего». Вообще, «неодолимость» гипнотического внушения явно преувеличена. Никому, никогда еще не удавалось загипнотизировать здорового человека, если он сам не желал стать объектом внушения, активно ему сопротивлялся. О сохранении в гипнозе высшего кортикального контроля свидетельствует тот факт, что никогда загипнотизированном нельзя внушить действий, противоречащих его моральным установкам. Только обыватели наивно полагают, что человека в состоянии гипноза можно заставить совершить преступление или аморальный поступок.
Образно говоря, загипнотизированный «разыгрывает» состояние гипноза до тех пор, пока приказ гипнотизера не пойдет вразрез с контролем испытуемого за своим поведением. Общее между сном и гипнозом заканчивается на том факте, что и в первом, и во втором случаях мы имеем дело с торможением значительной массы нервных структур головного мозга.
Более того, условно-рефлекторная деятельность человека во время гипноза характеризуется теми же основными закономерностями, которые присущи состоянию бодрствования (Ф.П. Майоров, И.И. Короткий и М.М. Суслова и многие другие). Повторные внушения мнимых нагрузок, например мнимого питья воды, сопровождаются постепенным уменьшением величины соответствующих реакций, т. е. подвергаются угашению (М.Л. Липецкий, 1961). По данным Диаманта (I. Diamant, 1959), электроэнцефалограмма и реактивность на внешние раздражения в состоянии гипноза не отличаются от аналогичных показателей в период бодрствования и имеют мало общего с электроэнцефалографической картиной естественного сна.
Вместе с тем было бы серьезной ошибкой ставить знак равенства между гипнозом и бодрствованием. Реакции человека в гипнозе подвергаются существенным изменениям. Если у бодрствующего субъекта выработать условный мигательный рефлекс на звук, экспериментатору сравнительно легко обнаружить симуляцию глухоты, так как произвольное задерживание мигания будет сопровождаться приподниманием века (Р.В. Авакян, 1960). Иное дело гипноз.