Страница 50 из 65
Оказывается, "в массу препарата из пластика в больших количествах попадает диоктилфталат — органическое вещество, отнесенное к группе токсичных". И далее по тексту письма следователей: "Должно быть ясно, что такие действия несут прямую угрозу жизни и здоровью людей". Так утверждают следователи, предлагая члену Политбюро самому составить мнение о личности врачей, допустивших такие действия. Но если речь идет об "угрозе жизни", то должны быть данные токсикологов, подтверждающие это. Есть ли они у следствия?
Обратимся ко второму документу, хорошо известному следователям, поскольку этот документ приобщен к материалам дела. Тридцатого апреля 1988 года отделом токсикологических исследований ВНИИМТ было выдано заключение, согласно которому диоктилфталат, попадающий из пластика контейнера в перфторан, не влияет на биологические свойства препарата, гибели животных не вызывает. То есть токсикологи утверждают обратное тому, что говорят следователи. Кому верить?
Известно, что вопрос о вредности, а тем более "реальной угрозе жизни и здоровью людей" правомочны решать эксперты-токсикологи. В СССР только одна лаборатория — лаборатория профессора В.Г. Лаппо — имеет право выдавать такие заключения. Именно ей доверяет Фармкомитет М3 СССР, выдавая паспорт на каждый новый медпрепарат. Заключение именно этой лаборатории было в руках следователей — авторов письма Чебрикову. Значит, очевидна сознательная дезинформация члена Политбюро, а также нескольких миллионов читателей "Советской России", ибо в газете со ссылкой на материалы следствия приводятся те же страшные слова об "угрозе жизни и здоровью людей". Письмо Чебрикову и статья в "Советской России" появилась на свет почти в один день. Прав ли я был, написав в статье "Голубая кровь" — открытый "финал" (№ 12, 1989 г.), что такое поведение нельзя назвать джентльменским, что имеет место сокрытие важного документа, а значит, передергивание фактов налицо?
В результате я оказался под судом, а заодно и редакция "Огонька", которую обвинили в публикации материала, "порочащего честь и достоинство" следователей Прокуратуры СССР.
Дело в том, что в статье мною была допущена формальная неточность. Я назвал уже известное читателю заключение, переданное токсикологами в Прокуратуру СССР, "собственной экспертизой следствия". Действительно, существует юридическая тонкость, относящаяся к оформлению документа. Научное заключение превращается в экспертизу только при взятии с ученых — его авторов — подписки об уголовной ответственности за дачу ложной информации, а также за разглашение предоставленных следствию сведений.
К счастью, такая подписка с токсикологов ВНИИМТ не была взята, и этих ученых не привлекли к суду за разглашение в журнале "секретных" сведений.
К суду был привлечен я как автор статьи. Фактически — за неточное употребление слова "экспертиза". Документ назывался иначе, значит, авторы письма Чебрикову, по их логике, не скрывали документа с таким названием, следовательно, передергивания фактов не было. Что ж, правильно, нет "экспертизы ВНИИМТ", а есть "заключение ВНИИМТ".
А что делать суду? С одной стороны, суд знает, что препарат токсичным не является, ибо судом были допрошены специалисты, истребованы все материалы по этому вопросу, имеющиеся в уголовном деле. Обнаружилась там, кстати, еще одна уже официальная, сделанная по всем правилам следственная токсикологическая экспертиза. Результат ее тот же. Препарат не токсичен, я говорю это сегодня, имея подтверждение действительной следственной экспертизы. Но суд обязан заниматься лишь узким предметом иска. А в иске не говорится о токсичности — только о том, что "Огонек", написавший о "собственной экспертизе следствия", был не прав, так как документ называется иначе и следствие не могло ссылаться на документ с таким названием. И вот итог: я продолжаю считать, что следствие исказило действительное положение дел, фактически оговорив людей, работавших с "голубой кровью"; но суду, исходя из узких требований иска, приходится удовлетворить претензии истца.
Я довожу до сведения читателей "Огонька", что в моей статье «"Голубая кровь" — открытый "финал"» по недосмотру автора допущен ряд опрометчивых высказываний.
Грустно думать, что напиши я тогда одну фразу иначе — и не было бы многомесячной судебной нервотрепки, ничего не меняющей в тягостной истории "голубой крови", а только уводящей в сторону от сути. Потерян еще год, пятый после гибели Белоярцева, пятый год судебных и следственных мытарств, и конца этому не видно.
Вместо нового препарата, вместо множества спасенных жизней судебный процесс против редакции "Огонька" — единственный итог…
И как посмертный памятник профессору Белоярцеву — сотни и тысячи страниц разного рода экспертиз, заключений и протоколов допросов; Белоярцев погиб, но "дело" его живет.
Что мы имеем? По существу, разрушенный, ошельмованный коллектив лаборатории. А еще — тысячи писем читателей "Огонька", которые спрашивают, что происходит, которые возмущены этой историей. А происходит вот что. Возможно, следователи сами уже не рады, что связались с "голубой кровью", но как признать, что столько лет потрачено напрасно, и кто в таком случае будет отвечать за ущерб, нанесенный стране? Следователи могут возразить: мы никому не предъявляли обвинений, все разработчики и ученые проходят по делу как свидетели. Да, это так. Но, посудите сами, что значит тот факт, что за четыре года следствия никому не предъявлено никаких обвинений? Он означает либо отсутствие самого события преступления, либо отсутствие доказательных обвинений. Руководствуясь здравым смыслом, можно сказать: за четыре года нет видимых результатов работы следственной группы. Но это будет грубой ошибкой. "Результаты" есть. В "Советской России" трижды за эти годы опубликован компромат на уважаемых людей — врачей и ученых. Врачи и ученые названы в газете недобросовестными людьми, лишенными чести, им выдвинуты страшные для любого врача обвинения в проведении "опытов на людях’’…
Очень это несложно — морально раздавить одного, потом другого — третьему испортить карьеру, ошельмовать их в миллионах экземпляров газеты. А потом вызывать одного за другим потрясенных, растерянных людей на допросы, записывать в протокол их путаные объяснения, раскладывать пасьянсы из "опытов на людях", выстраивая версию нового "дела врачей".
Но, глубокоуважаемые джентльмены, не мне напоминать вам о том, что такие заявления-обвинения надо доказывать. И не на страницах печатного органа, а в суде. Объясните, как согласуется с вашим профессиональным и джентльменским кодексом факт разглашения через сотрудника прессы материалов незавершенного следствия, тиражирование компромата против людей, начатое буквально с первых дней следствия?
Как согласуются с вашим джентльменством сведения, порочащие честь и достоинство уважаемого ученого, члена-корреспондента АН СССР Г.Р. Иваницкого, уволенного со всех постов и исключенного из партии по письму, составленному вами в стенах Прокуратуры СССР? Мне всегда казалось, что такие письма и действия порочат честь и достоинство людей, одетых в мундиры советников юстиции… Простите за назойливость, но я спрошу: вы доказали, что хоть одно преступление Иваницкого, хоть одно преступление кого бы то ни было в этой истории действительно существует? Нет? Тогда кто дал право чернить невинных людей?
В прошлой статье я высказал опасение, что никогда, ни при каких обстоятельствах следственная группа Прокуратуры СССР не откажется от версии обвинения. Суд решил, что я должен извиниться. И хоть прошел год, а следствие твердо стоит на своих позициях — я от души рад решению суда, оно дает мне надежду, что рано или поздно следствие откажется от каких-либо криминальных версий на тему "голубой крови". Поэтому я приношу извинения следственной группе Прокуратуры СССР за эту опрометчивую фразу, и извиняясь, очень рассчитываю, что следователи впредь воздержатся от публикации версий своего расследования, дабы не давать повод доверчивым читателям строить умозаключения о его обвинительном уклоне…