Страница 20 из 65
Наконец, разрешение Фармкомитета открыло возможность применять препарат в реанимационных отделениях нескольких крупных клиник, в военном госпитале им. Н.Н. Бурденко и в военно-полевых условиях в Афганистане. Когда привозили раненых, погибающих от массовой кровопотери, сначала устраняли прямую угрозу жизни, а потом думали, что делать дальше. Так же они поступали, переливая донорскую кровь. Случалось и так, что травмы оказывались несовестимыми с жизнью, и раненый погибал. Но многих удавалось спасти. Много раз бывало, что спасал именно препарат. У него, у препарата, есть еще одна особенность. Частицы эмульсии в 30—100 раз меньше эритроцитов. Поэтому они способны восстанавливать кровообращение в капилярах. Виктор Мороз и врачи его группы из госпиталя им. Н.Н. Бурденко вели записи в реанимационных картах, переносили их в истории болезни. Но не вели учета препарата. Это тоже стало серьзеным аргументом обвинения…
Потом был приказ Минздрава СССР, запрещающий клинические испытания.
4
А началось все с анонимного письма. Оно было направлено одновременно в Серпуховской горком партии (на территории этого района находится Научный городок), в Минздрав СССР и в местные следственные органы.
Мне часто приходилось слышать, что анонимные письма не должны разбираться и рассматриваться. Не менее часто приходилось узнавать о комиссиях, работающих по анонимным письмам.
Запрещенные опыты на людях, переливание нестерильного препарата, смерти — эти "грехи" Белоярцева были перечислены в письме. И еще — вовсе неожиданное — брал деньги у сотрудников из их премий.
По Научному городку стали распространяться слухи. Чего только не говорилось. Назывались цифры — количество людей, погибших от препарата. Упоминали о каких-то хищениях в особо крупных размерах. Замешан, дескать, Белоярцев, другие сотрудники лаборатории, возможно, сам Иваницкий.
Наверное, в мире все-таки существует абсолютное зло и абсолютное добро. Разумеется, я далек от мысли ставить на один из полюсов кого-либо из участников этой истории. Наверное, кроме двух точек, двух полюсов существует огромное пространство, где перемешаны частицы добра и зла. Перемешаны они в каждом человеке, вопрос лишь в том, что является доминантой, какова установка личности.
Добро рассеяно в мире, зло обладает определенной силой притяжения. Почему в этой истории сошлись интересы того влиятельного человека, которого здесь прозвали Шерханом, и нескольких людей из института, занимающих довольно высокие должности, интересы еще троих анонимов? Почему в орбиту этих интересов оказались вовлеченными работники Серпуховского горкома партии? Мне не раз приходилось видеть, как спорят между собой до хрипоты, до ссор и разрывов хорошие, честные люди. Спорят часто из-за предмета, не имеющего такого уж важного значения. Те, кто злоумышляет, наверное, не спорят. Наверное, существует какое-то объединяющее их тайное понимание. Впрочем, это из области фантазии. Думаю, уверен даже, что в этом случае, как это всегда и бывало, каким-то людям для собственных их корыстных интересов было выгодно притормозить работу, "убрать" Белоярцева, скомпрометировать Иваницкого. У кого-то были "личные счеты", кто-то был заинтересован задержать препарат, чтобы продвинуть свой, пусть худший, кто-то хотел угодить высокому начальству в надежде, что рано или поздно ему это зачтется. А был ли конкретный сговор, или для каждого все был понятно само собой — дело десятое. Вероятно, между кем-то и кем-то был, а кто-то сам сообразил, как вовремя подыграть. К сожалению, они есть в любой популяции — те, кто знает, где и когда что сказать, как выступить в нужный момент.
Думаю, что все это не распространяется на человека, которого не случайно прозвали Шерханом. В моем представлении он относится к другому типу, редкому. Крупная личность. Чужие судьбы, жизни, души для него лишь шахматные фигуры в его игре. Он отнюдь не бездарен, наоборот, он талантлив. Но дело, которым он занимается, для него важно не само по себе, а лишь как средство собственного возвышения, как возможность переиграть других. Если обратиться к символике, которой пользовались люди многие века, это не мелкий бес. Хозяин. Так я его себе представляю. И вот он-то многое определял в деятельности Академии наук СССР.
Теперь я объясню, почему не называю этого человека его настоящим именем. Он недавно умер. Но не только в этом дело. Смерть, как известно, не индульгенция. Человек он был не однозначный, и в его послужном списке значатся и значительные научные работы, и полезная организаторская деятельность. Получилось так, что я знаю — не только по истории с "голубой кровью" — его беспощадность к научным соперникам и противникам. Но я знаю и о той объективной пользе, которую приносил он и созданные им центры. То, что исходило от него, от его воли, его школы, он всегда защищал и поддерживал. То, что исходило от других — старался погубить, и часто ему это удавалось. Сейчас для такого придумали слова — "монополизм в науке". Точные слова.
В истории с "голубой кровью" он повернулся таким лицом, что те, кто знали его по этой истории, дали ему прозвище Шерхан. И по отношению к этому его лицу "попали в яблочко".
Впервые имя этого человека в связи с "искусственной кровью" я услышал в Научном городке во время своей последней командировки. Вне этой связи я, естественно, многократно слышал его имя раньше, я видел его самого на различного рода совещаниях и заседаниях, единожды брал у него интервью по какому-то дежурному поводу.
Его имя несколько раз упомянул Белоярцев при последней нашей встрече. Это был, наверное, конец августа, потому что я запомнил его в джинсах и рубашке с закатанными рукавами, запомнил желтеющий лист на капоте его машины. Он ехал из Научного городка, заехал ко мне прочитать статью и привез копии разрешений Фармкомитета (в то время еще не отмененных) на первую и вторую фазу клинических испытаний. Тогда я еще надеялся, что удастся пробить статью, и копии разрешений были нужны. В редакцию Феликс не поднялся, куда-то, как всегда торопился, и мы разговаривали, сидя в его машине. Он не был ни мрачен, ни грустен, ни зол, без обычной своей маски. Ему тогда очень нужна была поддержка, нужна была публикация, но он об этом не говорил. Говорил о препарате, о Научном городке, об Иваницком.
— В этом году выдвинули на Госпремию химическую часть работы. Не знаю, что получится. Пока Шерхан написал в Комитет по премиям записку с просьбой снять работу с рассмотрения. Кажется, записку не приняли во внимание.
— А Иваницкий как к этому всему относится?
— Боюсь, что Иваницкий как раз основная причина. Шерхан хочет убрать его любыми средствами. Там какие-то старые счеты. А Шерхан из тех, кто ничего не забывает. Говорят, сыграло роль и то, что, когда мы начинали программу, не поставили Шерхана руководителем. Но он был уже руководителем другой программы. И вообще не имел к препарату никакого отношения. Сейчас у него не очень получается, а у нас получилось. И какие-то старые счеты с Иваницким. Они ведь очень разные. У Иваницкого много ценных качеств, но одно из главных — он глубоко порядочный человек. Это не приобретенное, это врожденное, всосанное с молоком матери.
— Но, надеюсь, вам не закроют программу?
— Кто его знает… Будем надеяться. Пока работает комиссия. Я в основном занимаюсь тем, что пишу справки и отчеты. Вопрос об открытии производства повис в воздухе. Но клиники просят препарат. Это радует. Не знаю только, когда мы сможем его дать.
Он был очень прост и серьезен, когда я видел его в последний раз. Мне и в голову не приходило, что в последний. До середины декабря я ничего не знал о том страшном, что происходило в эти месяцы в Научном городке.
В апреле 1985 года один из отстраненных впоследствии от должности заместителей министра здравоохранения направил Шерхану служебное письмо. В письме критикуется препарат, созданный в Научном городке, и отстаивается препарат, созданный в медицинском институте и снятый Фармкомитетом с испытаний.