Страница 33 из 59
— Я не смог пролить свою кровь, бай Продан, слишком поздно родился, но и ждать благодатной воды каналов тоже не стану. Я переверну этот лесс, войду в глубь его, чтобы отнять влагу, которая проникает туда во влажные сезоны, а если мне это не удастся, сам зароюсь в него. Зароюсь в него у тебя на глазах, зароюсь в эту чужую для меня — так ты утверждаешь — землю. Что бы ты ни думал обо мне, уважать тебе меня хотя бы за это придется!
И за это именно его и начали уважать — на глазах у людей в январскую стужу мощные машины начали копать землю на полях возле областного центра. На двух метровую глубину они затолкали зимние осадки. И ничего не исчезло, не испарилось. А когда весной появились первые всходы, желтые самолеты посыпали эти поля гербицидами, и все сорняки исчезли.
Теперь секретарь заговорил во весь голос. А после его речи над степью, как марево, повисли тихие месяцы ожидания. После многолюдного шумного собрания в области иссякли все слова, их заменило одно ядовитое слово — Гербицид. Так его прозвали. За эти месяцы Гербицид буквально высох. Он уже не ходил каждый день в комитет, не объезжал ежедневно поля на газике, не рылся в земле, хотя только так мог обрести успокоение. Когда его нужно было срочно найти, его находили в городской авторемонтной мастерской, где он работал напильником, словно искал утерянную почву. На лбу у него темнели масляные пятна. Даже смыв машинное масло перед уходом домой, он мало менялся внешне — его кожа приобрела синеватый оттенок. В один из дней этого долгого утомительного ожидания он сказал Марии:
— Знаешь, нам и театр нужен. Если я докажу свою правоту, нам дадут мощные тракторы, подходящие для нашей земли. И артистов нам пришлют.
— И зачем тебе эта новая затея с театром? — неодобрительно произнесла Мария. — Уж не артистки ли тебя привлекают?
И он снова пропадал в авторемонтной мастерской. По области ездили агрономы, они привозили ему из поездок сухие сорняки и колоски — еще зеленые, неналившиеся. Ему пока нечем было себя утешить. И он высох, как и сорняки. От него остались одни глаза. Но странно — все, что он пророчил, сбылось. Перед ним стали снимать на улице шапки, встречные почтительно приветствовали его.
Лето все еще не кончилось, но все больше людей начинало относиться к нему с глубоким уважением, хотя прозвище за ним так и осталось.
Наконец пришла и осень с первыми холодами, с редкими облаками, тогда-то и посыпались цифры, красноречиво говорившие о количестве зерна. Туманное марево развеялось над жнивьем, вместо него поднялся дымок — от свежего хлеба, шашлыков. Пошли праздники.
Теперь все двери открылись перед Гербицидом, а шапки стали опускаться до самой земли.
Посыпались цифры, тяжелые грузовики далеко разносили их эхо. Далеко укатилось оно и вернулось издалека; и уже не затихало на этой земле ранее неведомое ей эхо. Не затихло оно ни через год, ни через два года…
А тем временем из других областей приезжали делегации посмотреть на совершенное чудо, тем временем появилось в областном центре неоновое освещение на улицах, появился в городе и театр. Все были довольны театром — кроме Марии, которая стала с непонятной ревностью относиться к артисткам. Особенно к одной, русоволосой.
В этот день они встречали гостей. А после обеда заседали. К вечеру они обследовали снесенные кварталы — весной здесь предстояло начать строительство гостиничного комплекса. Бай Продан не отходил от секретаря ни на час — радостный и оживленный. Потом они направились к театру, где их должна была ждать Мария. Они шли пешком, наслаждаясь прохладой вечера, машина двигалась в отдалении. Неожиданно рука старика остановила секретаря:
— Послушай, сынок, ты вроде бы поверил в то, что мы все хотим, чтобы ты навсегда остался у нас? А ты всего лишь гость.
— Что тебе ответить, бай Продан? — произнес Гербицид. — Думаю, что я не переоцениваю себя… Но и считать меня гостем нет причин. Я уже доказал это…
— Ты так считаешь? Тем лучше, сынок. С твоим авторитетом ты сможешь еще многое для нас сделать. И каналы можешь провести.
— О каналах мы уже говорили, бай Продан! И с глухими разобрались, и со слепыми…
— Но я-то не глухой и не слепой. Твоя система годится только для такой почвы, как наша.
— Мы же богатеем благодаря ей! В других местах богатеют от другого.
— Ладно, не кипятись. Виноват! Но я, виноватый, хочу, чтобы ты уцелел — ради области.
Гербицид остановился. На этот раз сам. И снова посмотрел прямо в глаза высокому старику. Он внутренне словно снова взвешивал его на своих весах.
— Не тяни меня за язык, — произнес бай Продан, — послушай опытного человека, береги свой дом и свою семью. Если они рухнут, рухнет и вся твоя стратегия… Ты ведь — партийный работник.
— Какая стратегия? От чего я должен оберегать свою семью? Мы с Марией живем дружно.
— Не знаю, сынок…
Секретарь хотел возразить, ему вдруг захотелось даже показать, что он носит в портфеле среди бумаг. А носил он массивный дверной замок из кованого железа. Он сам его сделал не так давно, в спокойные дни, в авторемонтной мастерской. Спокойные и веселые пальцы придали металлу красоту. У них с Марией было трое детей, а так как не было такого места, куда детям не разрешали входить, то этот замок должен был развеселить Марию. Конечно, Мария будет долго смеяться, но он так уставал последнее время на работе, что все время забывал вынуть из портфеля свой замок-шутку. Сейчас, остановившись среди площади, он уже засунул было руку в карман, но сейчас же вынул руку — это не для чужих глаз.
— Не знаю, сынок, как тебе поступить, — снова заговорил старик, — но считаю, что тебе стоит выгнать эту русоволосую артистку. Вчера она заходила ко мне…
— Кто? — воскликнул пораженный Гербицид. — Русоволосая?
— Да нет же! Твоя жена была! Мария…
— И что?
— Ничего, пожаловалась… А ты приструни эту, русоволосую…
— За что же, бай Продан? У меня на то никаких причин нет.
— Эх, сынок. Все можно, если захочешь… Каких людей приструнить смог, так о ней ли думать…
Они не поняли друг друга. И времени у них на это не было, они уже подходили к театру. Со ступенек им махала рукой Мария. Уже прозвенел второй или третий звонок, и зрители были внутри.
Гербицид тяжелым шагом пересек площадь, тяжело поднялся по ступеням. Взяв Марию под руку, он поднял отяжелевшие веки, посмотрел на жену и почувствовал, что она взвешивает его на своих черных весах.
— Не волнуйся, — тихо произнесла она, пока они приводили себя в порядок в гардеробе. — Я не злопамятна. Важно, чтобы человек осознал, правда?.. Ты весь взмок, если бы ты знал, как я рада этому поту… Нет, нет, наши места слева… Ты не можешь мириться с ложью… Я ведь вижу, что ты мучаешься… Нам вот сюда…
Гербицид послушно шел за женой, глядя в сторону. Послушно кивал, послушно потел и послушно повторял для чего-то:
— Абсурд, это невозможно! Нет, нет, нет! Что за абсурд? Разве я похож на легковесного человека? Я, который себя чуть не извел!.. Нет! Абсурд!
Они сели, когда в зале уже погас свет. И тогда Мария спросила, жарко дыша ему в ухо:
— Ты принял меры, правда? Вместо нее будет играть другая? Не смотри на меня так, прошу тебя… Все на нас смотрят…
Он ничего не ответил. И не смотрел на нее. Ему хотелось только сказать, что нужно уйти, что ему плохо. Но он ничего не сказал, не успел, потому что на сцене появилась «русоволосая», а Мария поднялась и тихо направилась к выходу. Он не успел встать сразу, и теперь сидел, сунув ладонь под рубашку и растирая грудь с левой стороны.
Эта боль не казалась страшной, ее даже болью назвать было нельзя, просто грудь давила ему на сердце, а воротничок рубашки стягивал шею. Но все прошло, боль отступила. Секретарь поднялся, чтобы незаметно уйти. Вместе с ним поднялся, легонько зашумев, весь ряд. Подниматься было совсем не нужно. Гербицид так исхудал, что мог спокойно пройти, никого не задев. Он в этом не сомневался, но другие явно не считали его таким хрупким. Другим он казался крупным. Он виновато прошел мимо людей, попросив их сесть.