Небо в огне

Но д-ра Коса это не тревожило. Он зарабатывал на жизнь, преподавая в гимназии, для холостяцкого хозяйства средств хватало, и оставалось достаточно времени, чтобы бродить по книжным и букинистическим лавкам, просматривать новые и старые книги, журналы, каталоги, никогда ничего не покупая. Его интересовало все, от математики до социологии, о каждом предмете он мог рассуждать с видом специалиста, поражая своей памятью, и все вокруг ждали, что он вот-вот выступит с произведением, которое принесет ему славу. Но он никак не мог на чем-либо остановиться. По несколько раз в день он менял планы, в зависимости от того, с кем говорил и о чем. Он был жаден до бесед и не разбирался ни в способах, ни в людях, только бы утолить эту страсть. Диалоги переполняли его, он спорил даже с молчанием.

— Вы забываете, юноша, — упрекнул он молчавшего мальчика, — что богооткровенная книга — это чудо. Чудо — вот краеугольный камень религии. Не было еще такой религии, в которой не творились бы чудеса. С начала своего существования человечество питало пристрастие к миру хаотическому, где стройное здание природы расшатано. Если вы верующий, вы, разумеется, ответите мне, что только в католической церкви есть истинные чудеса, а все прочие — выдумка. Но откуда эта монополия? Если чудо возможно, оно возможно везде, и древний политеизм, уважающий логику, верил именно так. Но когда для толкования греческих или египетских мифов применяют безупречный исторический метод, а, берясь за Евангелие, отказываются от него, — это неразумно или нечестно. Нельзя иметь двух противоречивых мнений об одном и том же предмете. Но, может, быть, христианские чудеса удостоверены лучше других? Ошибаетесь. Я знаю только одно чудо, удостоверенное должным образом, и оно находится вот здесь.

Он указал пальцем на полку, под которой сидел Теофиль.

— Достаньте-ка ту книгу. Нет, не эту, рядом.

Это были «Истории» Тацита. Д-р Кос с поразительным проворством нашел нужное место и стал его переводить так быстро, будто читал готовый перевод:

— «В те месяцы, когда Веспасиан ждал в Александрии попутных ветров и спокойного моря, произошло много чудес, свидетельствующих о милости и благосклонности богов к Веспасиану. Некий человек, давно ослепший, припал к его стопам с мольбой об исцелении, говоря, что бог Серапис велел ему просить императора, чтобы тот соизволил плюнуть на его веки и глазницы. Другой, человек, с искалеченной рукой, по велению того же бога, просил, чтобы император милостиво доставил на него свою ногу. Веспасиан вначале смеялся и слушал эти просьбы с пренебрежением, потом спросил совета у лекарей — возможно ли такую слепоту и увечье исцелить силами человеческими. Лекари принялись рассуждать. О слепце они сказали, что зрение еще не совсем пропало и, устранив кое-какие помехи, можно его возвратить, а о калеке — что его рука может снова стать здоровой, если будет применена чудотворная сила, и, возможно, такова явная воля богов… Веспасиан, видя, что все ему благоприятствует, в присутствии множества людей, с веселым лицом исполнил обе просьбы. И сразу же калека начал двигать рукой, а слепой прозрел. Все, кто при этом присутствовал, вспоминают об этом исцелении и поныне, когда уже нет никого, кто бы стал платить им за ложь». Так говорит Тацит, то же самое сообщают Светоний и Дион Кассий. Чего ж вам еще? В существовании Веспасиана вы вряд ли станете сомневаться, об императоре свидетельствуют несколько килограммов монет и десятки подписей, подлинность которых вне подозрений.

Доктор Кос встал, чтобы поставить книжку на место. Проходя возле Теофиля, он положил руку ему на плечо.

— Вот видите, это чудо иного сорта. Светское чудо. Скромное, осторожное, с оттенком недоверия. Не хотите ли узнать, что об этом говорит один из наших теологов, чье рассуждение вы можете прочитать в «Церковной газете»? Он попросту осмеивает Веспасиана. Он говорит, что плеванье на веки напоминает штучки знахарей, но никак не подобает чуду. Он удивляется, что оракул Сераписа не дал более пристойного рецепта. Однако шутки плохо служат тому, кто не умеет с ними обращаться, и наш ученый ксендз оказался в двусмысленном положении — он забыл, что тем же самым, по его мнению недостойным, способом был исцелен слепой в главе восьмой Евангелия от Марка.

Тем временем обманутая в своих надеждах Алина отважилась подойти под окна Гродзицких. В них было темно, шторы не опущены, в одном окне открыта форточка. Алина решила, что это и есть окно комнаты Теофиля, и, проходя под ним, бросила на карниз букетик фиалок, бесполезно украшавший ее пальто.

— Мы не верим в чудеса, — убеждал д-р Кос от своего имени и от имени Теофиля. — Никакие свидетельства не могут подтвердить чудо, разве что его подложность была бы еще большим чудом, чем тот факт, который на основании этих свидетельств считают истинным. Но такого до сих пор не случалось.

Он свернул себе еще одну папиросу и поднес ее ко рту, как бы напоминая этим жестом о начале их разговора.

— Так-то, сын мой, — сказал он,— вам нечего опасаться. Времена веры миновали. Разумеется, для людей цивилизованных. Вера существовала, когда добывание огня с помощью палочек или огнива было волшебством. Надо было заставить демона, владевшего огнем, чтобы он дал пламя. Этот тип мышления, начисто свободный от понятия причинности, существует и поныне, но, чтобы его обнаружить, не надо утруждать себя путешествием на Полинезийские острова. Мы каждый день сталкиваемся с людьми, для которых вселенная — это игра прихоти. Вот, к примеру, этот старый еврей наверняка сохранил веру эпохи палеолита.

Старый еврей вышел на улицу опустить металлические шторы.

— Сидите, сидите, — крикнул Кос, стараясь перекрыть оглушительный грохот железа. — Тут есть другой выход. У нас будет еще немного времени, пока Игель сосчитает дневную выручку.

Но Теофиль, взбудораженный словами незнакомца, тревожился по другой причине. Он чувствовал, что вступил в игру, где ему придется поставить нечто большее, чем подлинность нескольких семитических текстов. Кто же все-таки является первоисточником и миропорядка, и чуда, нарушающего этот порядок? Неужели не тот, о ком человечество единодушно свидетельствует столько веков? Ведь нет другого столь распространенного убеждения, как вера в бога. Однако едва он вкратце изложил эту мысль, как д-р Кос махнул рукой.

— Ах, это пресловутое consensus gentium! Оно скорее опровергает существование бога, ибо то, во что верят все, — это всегда нелепость. Ни один теолог не отважился бы сослаться на consensus omnium sapientium, ибо не нашел бы такового, а лишь такое согласие могло бы заставить нас задуматься.

Теофиль пожалел, что не сохранил в памяти поучительный перечень физиков, в химиков, биологов, философов, имена которых украшали в «Догматике» параграф «о доказательстве всеобщим убеждением», — ксендз Грозд, пользуясь карточками из своего бумажника, значительно расширил этот список. Но д-р Кос уже сам заговорил об этом:

— Нельзя отрицать, что многие ученые и мыслители были приверженцами той или иной религии. Чему тут удивляться! Чаще всего они не задумывались над этим, так как были поглощены своим делом. Если человек всю жизнь занимается, например, наукой об электричестве, у него может просто не оказаться времени для метафизических вопросов, и он, самое большее, отнимет у своего божества арсенал молний, ибо не позволит вмешиваться в те области, которые им хорошо изучены. А в остальном он может сохранить привычки, привитые ему с детства и связанные с дорогими воспоминаниями. Человек, только из стремления к удобству, готов назвать разумной самую причудливую концепцию миропорядка, если она не мешает какому-то виду его деятельности, дающемуся ему легко, или какой-то его способности, которую ему приятно развивать. Вера людей интеллигентных,— если она еще существует, — неимоверно запутана и хаотична. Там вы найдете и заученные в детстве религиозные догматы, и усвоенные сознательно, а чаще бессознательно, влияние других верований, и философские понятия, и научные факты, — все это бродит, бурлит, сталкивается и в конце концов превращается в покорность и равнодушие или механическое исполнение религиозных обрядов, очарование которых с возрастом может даже усиливаться.