Страница 2 из 12
Дети со страхом смотрели на деревянный мост через Волхов. Они боялись этого моста: им чудилось, что там, под мостом, покачиваясь, плывут трупы.
Живые памятники исторических событий, говорящие языком старинной архитектуры, — белые башни на валу, белые монастыри и соборы, кирпичная красная кремлевская стена со сторожевыми башнями, темные, таинственные проходы, старинные каменные лестницы — пугали и занимали воображение детей. С историческими рассказами перемешивались легенды, народные сказания, частушки новгородские — фольклорные документы истории города.
Когда взрослых не было дома или они были заняты, дети оставались часто с кухаркой, взятой из ближней деревни.
Кухарка собирала детей в большой комнате, прихожей. Затапливала печь. Расправляла складки своей широкой юбки и расстилала подол, чтоб дети не садились прямо на пол. Дети усаживались лицом к огню и слушали сказки, рассказываемые медленным певучим чистым голосом, с характерными новгородскими языковыми оборотами: «по ступеньках», «по озера», «за дудкам». Дети слушали также рассказы о недавнем прошлом (в окрестных деревнях еще жила память об аракчеевских военных поселениях). Маленький Борис запоминал все эти рассказы. Впоследствии к своему произведению «Телеграмма» он поставил эпиграфом одну из новгородских частушек.
Летом Житковы уезжали на дачу, в деревню. Вместе с деревенскими малышами дети Житковых ездили в ночное, возили навоз, пасли овец, ходили на гать, по болотам, кочкам, в низкие леса собирать малину.
Все эти впечатления оказывали влияние на формирование характера Бориса. Место его в семье определилось. Он был любимцем матери. Она занималась и его первоначальным образованием. Он также больше всего любил мать, на которую и внешне был очень похож. Все в матери казалось ему чудесным: ее голос, нервная манера курить папиросы, маленький рост. С матерью были связаны для Житкова самые дорогие воспоминания его раннего детства. Он запомнил, как она часто уезжала из Новгорода в Петербург за покупками, как он всегда ждал ее возвращения, как встречал ее утром на вокзале. Она выбиралась из вагона, вся увешанная покупками и для себя и для знакомых дам, широкая, как бы растолстевшая и увеличившаяся, так что к ней и не продраться, не подступиться. И тут набегали знакомые дамы. Они оттесняли его от матери, и каждая снимала с нее свой сверток или пакет со «столичной галантереей». Мать в несколько минут как бы худела у него на глазах. Ему казалось, что ее «разбирали по частям». И то, что оставалось — небольшая тонкая женщина, — это и было оно, самое родное и любимое.
Как-то один из друзей спросил Житкова, уже известного писателя: «Почему вы не написали ничего о своей матери?» И Борис Степанович, помолчав, сказал на это: «Вот всегда так — о самом дорогом никак не сможешь написать, не напишешь!»
Постепенно дом Житковых стал одним из культурных центров в Новгороде. Степан Васильевич был человеком с творческими интересами в своей области знания. Он сотрудничал в народнических журналах. Написал и напечатал несколько пособий и учебников по арифметике.
Учащиеся учительской школы его очень любили, и он оказывал на них большое влияние. Окончившим и уезжавшим на работу в села Новгородской губернии Степан Васильевич сам подбирал библиотечку, преимущественно из книг толстовского издательства «Посредник». Эти книги были, конечно, литературой вполне легальной, и «крамольный дух» сказывался только в подборе книжек.
Степан Васильевич организовал в селах ряд библиотек народного чтения с определенным подбором книг. Эти библиотеки вызывали к себе враждебное отношение властей. Губернатор Мосолов начал закрывать эти библиотеки. В одном из прогрессивных изданий было напечатано, что Житков все открывает библиотеки, а Мосолов все закрывает. После этого и началось гонение на С.В. Житкова в Новгороде.
Царская администрация обратила внимание на большое значение учительской школы для сельских учителей губернии и на влиятельную роль С.В. Житкова в учительской школе. Школу начали «ревизовать». Желая спасти дело от административного разгрома, Степан Васильевич в 1888 году ушел из школы. Но житковский «дух» в ней остался. Через год она была закрыта.
В 1883 году Житковы переехали в Петербург. В Петербурге девочки заболели скарлатиной. Бориса изолировали и отвезли к бабушке. Бабушку свою Борис очень любил. Он рассказал о ней, соединяя правду и вымысел, в одном из лучших своих рассказов — «Как я ловил человечков»: о том, как бабушка запретила ему трогать модель корабля, в которой, думал он, живут маленькие невидимые человечки, как он не послушался, как обиделся потом на сердитое слово бабушки, как убежал от нее в сад и зарылся в снег и как его вечером в снегу нашла собака. Бабушку Житков изобразил и в рассказе «Нюша» и в «Почемучке».
Вскоре Степан Васильевич получил место учителя в Риге, и семья туда переехала. Но министерство просвещения не утвердило Степана Васильевича учителем. Педагогическая карьера для него оказалась закрытой. Пришлось ему подумать о какой-нибудь другой работе.
После неудачной попытки отца учительствовать в Риге Житковы в 1889 году переехали в Одессу. В Одессе жили два старших брата Степана Васильевича — адмиралы, участники Севастопольской обороны (одного из них показал в образе капитана-«голубя» в своем романе «Вокруг света на «Коршуне»» Станюкович). Брат-адмирал устроил Степана Васильевича на службу — кассиром в практической гавани Русского общества пароходства и торговли (РОПиТ). Через некоторое время Степан Васильевич стал работать уже помощником агента РОПиТа (ведал всей деятельностью пристаней).
Когда Житковы переехали в Одессу, Борису исполнилось семь лет. В это время он был неловким, болезненным ребенком, слабого сложения. Он был чрезвычайно самолюбив и «ершист». Чуть что — вспыхивал, ссорился и лез в драку. Дома о нем даже была поговорка: «Против шерсти не моги!» В то же время он отличался необычайной мягкостью и добротой. Он не мог спокойно переносить чужие слезы. Очень любил и жалел животных, всегда возился с кошками, собаками, ежами. Лечил им лапы, трогательно о них заботился. Очень любил лошадей. С самого детства идет у Житкова это глубокое знание и понимание животных, отразившееся и в его книгах («Про слона», «Про обезьянку», «Мангуста» и др.) Он был отличным дрессировщиком.
В Одессе семья Житковых поселилась в гавани, на военном молу.
Началась новая эпоха в жизни детей. Под самыми окнами их квартиры уходили пароходы в Херсон и Николаев. Немного дальше в море, на молу, были пристани пароходов, идущих в Крым и на Кавказ. Несколько поодаль, вдоль берега до Андросовского мола, стояли парусники. Мол отделяла от города эстакада, по которой проходили поезда. Шум, грохот железа, стук молотов, лязганье цепей, крики, ругань, пароходные гудки, биндюги, угольные кучи, грузчики, таскающие самые разные товары на корабли, — вся эта деловая толчея гавани стала бытом детей Житковых. После школы дети с трудом пробирались домой, искусно лавируя в портовой сутолоке.
Борис наблюдал всякий портовый люд, всех национальностей и наречий: матросов корабельных команд, рабочих мола, грузчиков, контрабандистов. Он завел знакомства на пароходах, на парусниках, в яхт-клубе. Рассматривал самые разнообразные грузы, редкие сорта деревьев, сельскохозяйственные орудия, хлопок. Знал вскоре весь товарооборот порта и все портовые обычаи.
Вскоре его хорошо уже знали в порту. Портовая среда стала его своеобразным жизненным «университетом». Она приняла его и даже о нем заботилась. Его оберегали и охраняли. Грузчики охраняли, воры и босяки также охраняли.
Он наслушивался в порту всяческих рассказов. Количество знакомств увеличивалось. Экскурсии по гавани все расширялись. Завелись подлинные друзья среди детей матросов и детей служащих береговой охраны.
Вскоре после переезда в Одессу отец отдал Бориса и младшую дочь во французскую школу, которую содержала француженка мадам Дельпонт. Она занималась с группой маленьких детей — французов и русских. Учила она их французскому языку, арифметике и танцам. Дети усаживались учиться за большой стол. Тут же, в комнате, шмыгала любимая собака мадам Дельпонт, постоянно забегавшая под стол и развлекавшая детей.