Эдвард Григ

Эта плавильная ложка была непонятна и страшна. Должно быть, Эдварда Грига сильно занимала эта плавильная ложка — он часто говорил о ней. Может быть, и он ее боялся? И, когда девочка оставалась одна, она придумывала свою собственную сказку, которая могла стать продолжением той.

…Два близнеца, Пер Гюнт и Эдвард Григ, стоят на распутье, у большого дерева. Оттуда, из дупла, выходит волшебник и говорит обоим: «Отправляйтесь-ка странствовать и возвращайтесь через много лет. Посмотрим, какими-то вы вернетесь?».

И вот приходит срок, и они возвращаются. Пер Гюнт, как известно, получил то, что заслужил, — только непонятно, почему невеста все еще любила его, такого гадкого? А Эдвард Григ вернулся победителем. Пер Гюнт растратил свое богатство, а он сохранил. И Норвегию всегда помнил. Поэтому его все узнали, все встретили как родного. Но он должен был совершить еще один, последний подвиг: поселиться в той местности, которая называлась «Убежище троллей». Ведь там жили те самые тролли, которым он никогда не подчинялся!

Но они крепко обосновались там и не пожелали покинуть свое убежище! Они вооружились чем попало и подняли страшный шум: разожгли костер и притащили огромный котел, чтобы сварить пришедшего!

Они думали, что знали его, но они ошибались. Так как у троллей особый надрез на глазу, то они не представляли вещи и людей в их подлинном виде. И о Григе они думали, что он громадного роста и необычайной силы. Иначе, как он мог покорить стольких людей? Признаться, они трусили. Они били в барабаны и в большие медные тарелки, чтобы заглушить его голос: они думали, что он гремит, как гром.

И что же? Когда он появился на пороге их замка, они вначале даже не заметили этого. Он был на вид совсем обыкновенный человек, к тому же болезненный, небольшого роста. Но они ощутили еще больший страх и сами не знали отчего. Когда он взглянул на них своими голубыми глазами, они не смогли выдержать этот ясный, умный взгляд. Но что сделалось с ними, когда он взял в руки свою восьмиструнную скрипку и провел по ней смычком! Они заметались, они взвились на лету, толкая друг друга. Большие тролли вылетели через двери замка, средние — сквозь окна, самые маленькие провалились сквозь щели. А король троллей громко завыл, стукнулся головой о широкий купол, который с шумом раздался. И король улетел неизвестно куда…

А замок рухнул, и вместо него было построено уютное человеческое жилище, где Эдвард Григ продолжал сочинять свою музыку.

Так были побеждены тролли. Но они могли прислать Пуговичника, снабдив его громадной ложкой. Она была еще страшней, чем ее хозяин. Извиваясь в его руках, она указывала ему направление. Он мог пропустить свою жертву, но ложка еще издали намечала ее.

— Но ведь он не придет, не правда ли? — в тревоге спрашивала Атта.

— Думаю, что не придет, — отвечал Григ. — Во всяком случае, защитники у меня найдутся!

Глава одиннадцатая

Летнее утро началось празднично. Это был день рождения Эдварда Грига. Шестьдесят четыре года исполнилось ему в этот день, и он вышел из дому, проснувшись раньше всех, как обычно в последние годы. Увы, спутника юных и зрелых лет, брата Джона, не было с ним. Шесть лет назад он умер. Он сам ушел из жизни, которая так красиво и радостно открывалась перед ним. Эдвард Григ был потрясен этой загадкой.

…Как приблизилось теперь детство и как ясно все вспоминается: и бег на лыжах в школу, и беседы с матерью, и Скала тролля, и первое знакомство с музыкой. Джон так уверенно водил смычком по своей виолончели и так быстро научился играть!

Ах, как прекрасен был Джон и какие силы кипели в нем! Отчего это так бывает, что все богатство души не может проявиться и сам человек увядает, гибнет?

Как грустно думать об этом в радостный июньский день!

…Да, день совершенно такой же, как и тот, когда выздоровевший бычок крестьянки Ганны Гуум немым толчком в бок поздравил семилетнего Эдварда, а старый, безмолвный тролль впервые заговорил с ним на своей скале.

Уже с утра тепло, день обещает быть солнечным. Пятнадцатое июня не такое время, чтобы природа хмурилась. Все, напротив, цветет и улыбается, и, как всегда в день рождения Эдварда Грига, природа принимает участие в празднике.

Не подозревая, что ему осталось жить неполных три месяца, он чувствовал себя в это утро довольно хорошо. Одно время он тосковал о прошедших дорогих годах, и среди его последних фортепианных пьес попадались грустные названия: «Тоска», «Мимо», «Кончено». Разумеется, и музыка соответствовала этим названиям. Ему полюбился образ улетающей птицы — чайки или лебедя — и часто слышался ее прощальный клич. Жизнь шла диминуэндо — слабея и затихая, как он когда-то предсказывал себе, и он только старался, чтобы это убывание жизни было красивым, то есть спокойным.

Но несколько лет назад с ним произошла странная перемена, и вместо лебединой песни, полной грусти и прощания с землей, он услыхал иной клич, звучащий только в молодости.

Ему удалось написать девятнадцать фортепианных пьес, удивительно свежих и бодрых. Он назвал их народными крестьянскими танцами.

Последнее произведение художника всегда знаменательно — это итог всей жизни. Сборник крестьянских танцев был завершением пути Грига. Все, что он пережил когда-то, волнуясь и радуясь, вновь заиграло всеми красками. И это создал старый, больной человек! Он дышал теперь только одним легким, и сердце сильно сдавало, но, чем больше болезнь подтачивала его силы, тем крепче становился его дух, и почти у конца пути ему посчастливилось произнести еще одно новое слово в музыке.

Это было последней данью Норвегии, отблесками ее зорь, портретами ее людей, покоривших природу. Но они выглядели красивей, мужественней и, пожалуй, счастливей, ибо в музыке выступали те стороны их души, которые не всегда заметны. Григ видел их как художник: он открыл их красоту.

Уже не впервые он открывал ее. Некогда Шуберт называл себя бедным шарманщиком, который с утра до вечера наигрывает свои мелодии в зимнюю стужу. Григ мог бы сравнить себя с народным норвежским скрипачом, который неразлучен со своей скрипкой и играет для своих односельчан. Он такой же, как и они: трудолюбивый и выносливый, мечтательный и веселый…

Идут стада, и пастухи поют в горах, как шестьдесят лет назад. И эти протяжные призывы, «куллоки», и звон колокольчиков вплетаются, как подголоски, в мелодию пастушьей песни. Слышны и другие вторящие голоса, более глубокие и таинственные: журчание невидимого ручья и шелест ветвей в вышине. От горного ли воздуха или от других особенностей, акустика здешних мест такова, что эхо множится, голоса звучат очень гулко и вместе с тем мягко, словно орган или лесной рог. Пастух приманивает стада протяжным кличем, и его свирель-ланглейка подражает голосу широкими интервалами и долгой звенящей трелью.

Медленный напев — это размышление, дума, а припев похож на бесконечное вращение. И так же, как много лет назад, в народе повторяют, что это отголоски чертовых заклятий. Норвежец не может не отдать дань фантастике. Его предки верили, что угрюмая природа, которую они с таким трудом подчиняют себе, населена всевозможными враждебными и доброжелательными духами. И хоть потомки уже не верят в это, но сохранившиеся сказки пленяют их воображение. И взрослые, сильные люди любят погружаться в поэтический мир, где эльфы, тролли и кобольды проводят свои забавные церемонии, столь похожие на человеческие обряды.

В этих сказках нет ничего болезненного: как ни угрюма северная страна Норвегия, ее сказки разумны, человечны, они сближают людей.

Ну что же, соберитесь вместе, народные сказочные танцы, станьте под одну сень, славные халлинги, спрингдансы и свадебные марши, и постройтесь друг за дружкой! Шествия гномов, присоединитесь к ним! Последний сборник из девятнадцати пьес заключает вас в единый круг. Вас переплетут в одну тетрадку с розовой обложкой, и пианистам придется немало поработать над этой новой музыкой! Примерно такую же задачу задал им Шопен своими мазурками. В самом деле, эти новые танцы так свежи и веселы, так широки и ясны по мелодике, так изумрудно-зелены и так цветуще-розовы! Лишенные причудливых изгибов, они пронизаны такой тяжелой звонкостью, что понадобится особенная техника пальцев, чтобы воспроизвести эту музыку и ее яркую народность.