Эдвард Григ

Гораздо многочисленнее были так называемые «аристократы духа», которые считали себя единственными знатоками прекрасного. Эта замкнутая каста музыкантов заботилась о чистоте вкусов придирчивее, чем любые графы и князья — о чистоте рода. Музыку Грига они считали плебейской и не включали ее в свой список. Критики из этой среды намекали на то, что Григ, как и сама Норвегия, занимает слишком маленькое место на земном шаре, чтобы стоило о них много говорить.

Но эти музыканты голубой крови уже вырождались и постепенно утрачивали способность наслаждаться музыкой; одновременно с этим притуплялся и их вкус, которым они так гордились. Ничто их не удовлетворяло. Современная музыка им не нравилась оттого, что она не походила на классическую. Но однажды молодой Александр Зилоти, ученик Листа, презиравший, как и его учитель, всякую спесь, рискнул сыграть в присутствии «избранных» малоизвестное рондо Бетховена. Он не назвал его, и «знатоки» неодобрительно отозвались об этом сочинении, назвав его пресным и безвкусным. Только вычурное и непонятное могло вызвать одобрение с их стороны.

Все это предвидел Лист. Но Григу он предсказывал и другое: признательность людских сердец. И это предсказание также сбылось полностью и надолго.

Первые фортепианные сборники Грига были изданы в Лейпциге. Бьёрнсон привез их с собой в Норвегию и сказал, нежно похлопывая по розовой обложке:

— Они умеют красиво издавать, эти немцы!

А тетрадки в розовых обложках уже распространились по всем странам. Оттого ли, что это была музыка далекого края, непривычная и свежая, или от необыкновенной искренности звучания, она нашла доступ ко всем сердцам, и всюду, куда бы он ни приезжал, Григ чувствовал это сразу. Не всегда в аплодисментах — иногда и в тишине, наступившей после сыгранной пьесы, по выражению лиц, которое он успевал уловить, случайно взглянув в зал, в словах, сказанных ему в антракте каким-нибудь страстным любителем, а порой он угадывал это без всяких явственных примет — по собственному внутреннему спокойствию во время игры и сознанию, что он не одинок в этом зале.

Иногда незнакомые люди останавливались на улице поглядеть на него. Некоторые кланялись ему. В этих взглядах он читал не простое любопытство, а нечто похожее на благодарность. «Вы, кажется, очень хороший человек, — как будто говорили эти люди. — Во всяком случае, вы доставили утешение вашей музыкой. А мы очень нуждались в этом!»

Однажды в жаркий день — это было во Флоренции — Григ услыхал недалеко от виллы Бонончини пение детского хора. Он приблизился. Любопытное зрелище представилось его глазам. Мальчики и девочки в возрасте от десяти до двенадцати лет стояли в тени большого дерева и пели. Один из мальчиков с увлечением дирижировал, сжав смуглую руку в кулак. Они пели без слов, но произносили какие-то свистящие звуки, а некоторые подражали звучанию щипковых инструментов: мандолины или гитары. Все было очень стройно и слаженно. Но не это поразило Грига. Итальянцы с детских лет приучались к музыкальной фразировке, к оттенкам, одним словом — к мастерству. Все это было известно Григу, как и всем, кто наблюдал за жизнью итальянской улицы. Но удивительно было то, что дети пели не хоровую песню, а переложение фортепианной пьесы Грига «Шествие троллей». Казалось, легкий сказочный поезд проносился мимо с причудливым свистом и цокотом. Кто же переложил для них эту музыку? Или они сами так удачно распределили голоса? Григ решил непременно спросить их об этом, как только кончится пение. Но один из мальчуганов уже заметил его и испуганно шепнул соседу:

— Смотри!

Тут и дирижер повернул курчавую голову в сторону Грига и поднял на него глаза. Пение прекратилось. Кто-то произнес коротко и испуганно:

— Это он!

— Неужели я так популярен? — с улыбкой спросил Григ и шагнул вперед.

Тут дирижер дал знак своему хору, который немедленно пустился наутек, развеялся, как поезд троллей.

Но, пожалуй, взрослые любили его больше, чем дети. Потому что ребенок, в особенности подросток, спешит уйти от детства, а зрелый человек часто к нему возвращается. Он хранит детское в глубине души и бывает благодарен художнику, который сумел этого коснуться. А прикосновения Грига всегда были бережны.

Глава четвертая

Им было уже за сорок, их серебряная свадьба прошла. Они навсегда запомнили этот день, да и было что запомнить! Правда, целых две недели до того дождь лил с утра до вечера. Но как раз накануне 11 июля тучи рассеялись, дождь прошел и установилась чудесная летняя погода.

Утром среди полной тишины Нину разбудило стройное пение. Это жители горного селения Трольдхаугена, любители музыки, устроили серенаду под ее окном. Она выглянула: солнце ярко светило, фиорд был темно-синим. Но и человеческие руки позаботились о том, чтобы придать местности праздничный вид. На крыше дома развевались флаги, вензеля с цифрой «25» украшали карниз. Не довольствуясь обилием цветов, которые росли в Трольдхаугене, жители достали откуда-то многочисленные букеты и гирлянды, и всюду — на тропинке, ведущей к фиорду, на полянах и на лужайках — запестрели цветы. Процессия в сто пятьдесят человек двигалась к домику Грига, и у всех в руках были цветы и подарки. А музыка не прекращалась, и нарядные дети шли впереди, держа в руках большую серебряную лиру.

— Так чествуют короля! — пробормотал случайный посетитель Трольдхаугена, узнавший, в чем дело.

— Бывают короли и не коронованные! — ответил ему студент-бергенец, приехавший поздравить «серебряную чету». — И власть таких королей гораздо прочнее!

Вначале были приглашены пятьдесят человек. Но внезапно Григу пришла в голову мысль, которая позабавила Нину и понравилась ей: он решил пригласить всех утренних поздравителей на вечер, да еще стал звонить по телефону в Берген друзьям и знакомым. Берген был всего в восьми километрах. Вечером, помимо гостей, явились двести тридцать певцов — одних только певцов! — и все они грянули поздравительный тост. Гости заявили, что их не надо угощать: они сами о себе позаботятся. Единственное, чего они хотели, — это услыхать музыку самого Грига.

И весь вечер он играл, а Нина пела. Они даже не чувствовали утомления, как в те времена, когда им вместе было сорок лет. Когда стемнело, насколько это возможно в летнюю северную ночь, послышался гром пушек: этот салют раздавался издалека, с многочисленных островов Трольдхаугена, и яркие бенгальские огни отражались в водах озера. Фиорд весь кишел лодками, а на холмах было черно от собравшихся людей. Оказалось, около шести тысяч человек прибыло в этот день из Бергена и окрестностей!

Было уже очень поздно, когда кончился этот праздник. Алая заря возвещала о себе пылающим светом на краю неба. Нина сказала, что ей не хочется спать, и они решили дождаться полного восхода солнца…

Через два года их пригласили на чужую молодую свадьбу. Выходила замуж дальняя родственница Нины. Джон также был на свадьбе. Эдвард давно не видал брата и заметил в нем какую-то неуловимую перемену. Джон выглядел таким же красивым и элегантным, как и всегда, но видно было, что ничего особенного он от жизни не ждет.

…Четыре времени года сменяются в природе. Так происходит и в жизни человека. Об этом даже сказано в стихах английского поэта:

Четыре разных времени в году,

Четыре их и у тебя, душа!

Весной мы пьем беспечно на ходу

Прекрасное из полного ковша…

А Джон не мог пожаловаться на свою весну. И в его ковше не осталось ни одной невыпитой капли…

Смакуя летом этот сладкий мед,

Душа ликует, крылья распустив.

А осенью от бурь и непогод

Она в укромный прячется залив.