Эдвард Григ

— Одну минуту, — говорит она и замолкает.

Буквы волшебной книги проступают отчетливо.

— Ты знаешь дорогу в Рунгестад… которая называется Лебяжьим логом? — спрашивает она наконец.

— Да.

— Это недалеко, всего полчаса езды. Завтра мы туда перебираемся… — Опять она молчит. — Там есть огромная липа, самая большая, в конце перелеска…

— Да…

Она оглядывается.

— Приезжай к восьми… Нет, немного раньше… Ночи теперь уже не такие длинные… Осталось всего несколько часов…

И дверь захлопывается за нею.

Глава девятая

Мысль о путешествии в Париж очень улыбалась Нине Хагеруп до ее встречи с Григом и совсем перестала привлекать после этой встречи. Но как объяснить матери свой отказ от поездки, которая так долго подготовлялась? Фру Хагеруп не пожалела сил, чтобы эта поездка устроилась. Ее старинная театральная подруга жила в Париже и была коротко знакома с Полиной Виардо. Это обстоятельство могло решить судьбу Нины, голос которой в последнее время значительно окреп и развился.

Как можно было объяснить свое нежелание ехать? Тем, что почти незнакомый юноша произвел на нее сильное впечатление и она не захотела расстаться с ним? Но это не могло быть уважительной причиной ни для фру Хагеруп, ни для кого другого. Да и сама фрекен Нина, размышляя обо всем этом, не могла не прийти к мысли, что здесь вмешались какие-то странные силы, похожие на чары, и что им не следует поддаваться. Она была спокойной, рассудительной девушкой, и даже фру Хагеруп, при всей своей придирчивости, никогда не жаловалась на Нину, которая была на редкость послушна и легко росла. Мать донимала ее поучениями, но в ее отсутствие говорила, что бог, вообще суровый к бедной копенгагенской актрисе, в конце концов сжалился над ней и благословил дочерью, истинным сокровищем. Только бы не сглазить!

Но годы шли, и Нина уже вступала в тот возраст, когда бог, до известной поры милостивый к родителям, начинает их иногда наказывать. Фру Хагеруп очень боялась этого. Ее беспокоила дружба Нины со студентами. Фру называла «студентами» всех молодых людей, бывавших у нее в доме, даже таких, как Георг Брандес, который уже имел звание кандидата. Одно время сильные подозрения внушал ей Рикард Нордрак. Как родственник знаменитого писателя, он мог считаться и неплохой партией, но только не для Нины. Нине была уготована другая судьба. На всякий случай фру Хагеруп «предназначила» для Нордрака свою хорошенькую племянницу Карин Энриксен. Что же касается Нины, то мать мечтала видеть ее замужем не иначе, как за богатым итальянским или французским графом, у которого вилла на Лаго-Маджиоре или в Ницце. Зима, проведенная в Париже, подкрепила честолюбивые материнские надежды: в салоне Полины Виардо бывали и графы, и достоинства Нины производили на них впечатление.

Но фру Хагеруп плохо знала свою дочь, хотя и говорила всем, что они с Ниной закадычные подруги. У Нины был свой идеал, к которому она тянулась с детства, — идеал доброты и человечности, душевной чистоты и сильной воли. И, когда ее юные подруги собирались вместе и заводили свои девичьи разговоры о том, кто им нравится и кого они могли бы выбрать на всю жизнь, она обычно не высказывала своих мыслей, но убеждалась, что у других девушек совсем не те вкусы, что у нее. Подруги восхищались ловкостью, физической силой, вкрадчивыми манерами или, напротив, дерзостью; им нравились люди, уже прошедшие значительную часть своего жизненного пути, опытные, а главное — такие, о которых много и с восхищением говорят в обществе. Нине ничего этого не нужно было. Ей не нравились счастливцы и баловни, слишком привыкшие к успеху (оттого она недолюбливала Джона Грига). Не привлекали ее и те, кто любит повелевать (оттого она не могла бы выбрать Рикарда Нордрака, хотя и ценила его). Она искала абсолютно чистую душу, «высшей золотой пробы», как говорил ее отец. В ее мечтах рисовался чуткий, скромный (но талантливый!) человек, бесконечно добрый, но не той расплывчатой добротой, которая похожа на равнодушие ко всему, а осмысленной, разумной, подкрепленной твердыми убеждениями. Она инстинктивно чувствовала, что нельзя быть добрым до конца, не обладая большой силой характера. Хорошо, если бы этот ожидаемый ею друг был молод, чуть старше ее самой, чтобы им было одинаково интересно воспринимать все впечатления и чтобы они могли долго прожить вместе. Долго и радостно — без единой ссоры, без единой минуты неудовольствия!

Встретив Эдварда Грига через тринадцать лет после того, как они маленькими детьми играли в окрестностях Бергена, и проведя с ним целый вечер, Нина почти убедилась, что это и есть тот идеал человека, который создали ее грезы. У нее были два доказательства этого: его глаза с чарующе-детским и мудрым выражением и его музыка. Впечатление было сильно, а после того как она услыхала «Песню о первой встрече», безусловно посвященную ей, это перестало быть только впечатлением. И без жеманства, легко и искренне она отозвалась на робкое поклонение Грига.

Но в том кругу, где жила Нина Хагеруп и ее подруги, подобные внезапные откровения не считались возможными, а если они у кого-нибудь возникали, то это следовало принять за бред или легкомыслие и немедленно осудить. И сама фрекен Хагеруп на другой день после первого посещения Эдварда ужаснулась своему поведению, хотя, если перебрать в памяти все, что происходило накануне, ей не в чем было упрекнуть себя. Просто сидели рядом, слушали музыку и говорили о разных вещах. Потом он играл свою «Песню о первой встрече», и она даже не сказала ему, как это ей понравилось. Но Нина была честна с собой и отлично сознавала, что, если бы этот юноша, с которым она едва познакомилась, в конце вечера сказал ей, что хочет на ней жениться, она только спросила бы: «Когда? В какой церкви?» — и подвела бы его к родителям. И это может случиться завтра, послезавтра, в любой ближайший день…

Она была рада поездке к родителям Вильмы — это давало ей возможность отвлечься и обдумать положение. Но как раз в это время мать сказала ей, что они едут в Париж через неделю. Нина пришла в смятение. Она не знала, как поступить. Понимая, что ей нельзя выслушать объяснение Эдварда и дать ответ на него (ответ мог быть только один), она не могла представить себе, что расстается с ним надолго, может быть, навсегда, — кто знает, что может случиться за полгода! Неожиданный разговор, услышанный ею в гостях, дал новое направление ее мыслям.

Тема разговора была не новая, но животрепещущая: правы ли родители, разлучающие влюбленных? Мать Вильмы сказала, что если молодые люди любят друг друга, то со стороны родителей непростительно разлучать их. Если же чувство поверхностное, то его, разумеется, не следует поощрять.

Для Вильмы и ее жениха Людвига Нормана подобные разговоры уже не представляли интереса, особенно для Людвига, который был старше Вильмы на семь лет, много раз любил и еще чаще позволял любить себя. Он предложил Вильме пойти в сад — приготовить букеты для вечернего стола. Они ушли. Но Нина осталась. Отец Вильмы улыбнулся и сказал:

— Не так-то легко разобраться, какая любовь настоящая, а какая нет. Юность легковерна. Кто справляет серебряную свадьбу, как мы с женой, может еще иметь представление о взаимных чувствах, а если все впереди, как же тут проверить?

— Вот еще! — воскликнула фру Неруда. — Молодые люди должны встречаться, присматриваться друг к другу, а потом и решать!

— Гм! Это не проверка чувства, а только приглядывание к характерам и достоинствам друг друга. Это не мешает, но подобные опыты делаются и при сватовстве!

— Но ведь люди должны нравиться друг другу!

— Ах, сколько девушек нравилось мне в молодые годы! И как много случайного в нашем выборе!

— Бог тебя знает, что ты говоришь! — возмутилась жена.

— Право же, дорогая! И потом, если люди долго встречаются, то невольно возникает какое-то чувство долга: неудобно порвать узы, которые уже завязались, даже если это узы дружбы! Все это не мешает, повторяю, но это не любовь!