Страница 4 из 6
— Горе подслушивающему! — прошептал герцог, с пылающими взорами бросившись к поэту, который, смущенный тем, что видел и слышал, в исступлении смотрел на все окружающее его.
— Что вы здесь делаете, Виллиамъ? — вскричал лорд Брогиль; потом, с обычною вежливостию своею, он подвел его к маршальше: — Графиня, — сказал он, — честь имею представить вам Виллиама Шекспира, автора «Ромео и Юлии» и, вдобавок, моего друга.
Молодая дама отвечала герцогу приветствием и улыбкою; но Шекспир не видел и не слышал ничего — все мешалось в его глазах, как будто в сновидении; звуки ее голоса обманули предчувствие сердца.
Вошедший в эту минуту паж известил герцога, что гонец от королевы привез ему пакет.
— Прошу извинить меня, сударыня, — сказал он графине. — Я желал бы гораздо долее остаться с вами, но звание любимца королевы подчиняет нас иногда многим неприятностям. Впрочем, — прибавил он, — я оставляю вас с Шекспиром.
Тогда Виллиам приближился к маршальше, и после продолжительного разговора, пламенного со стороны поэта, ледяного со стороны графини, он пошел в другую залу, говоря про себя:
— Ее голос, но душа… о, нет! Это не ее душа…
То, что чувствовал он, было каким-то нравственным изнурением.
Вскоре он развлекся: толпа лордов и придворных окружила его, осыпая просьбами проимпровизовать несколько стихов.
Виллиам собрался с духом. С благоговением теснились окрест него все вельможи эти, и в эту минуту, среди их, он казался главою и повелителем, он, человек черни, ничего более, как бессмертный поэт.
Он прочитал им один из этих сонетов, так живо выражающих владычество мрачной поэзии над его душою.
И когда он кончил, безмолвно пожал ему всякий руку, всякий возвысился до его вдохновения. Это торжество для Шекспира было усладительнее рукоплесканий целого театра.
Тогда подошла к нему и маршальша.
— Государь мой! — сказала она. — Вы почти заставили меня полюбить поэзию.
— И поэзия некогда прославится произведенным ею чудом! — отвечал Шекспир, с презрением удаляясь от нее.
В продолжении этого вечера, он почти забыл о приключении в Виндзорском саду.
§ II.
С 4 часов утра Виндзор проснулся от звук труб и криков, предвещавших городу празднество. В Виндзор возвращалась королева Елисавета. Всюду, на углах улиц, в кофейных, выставлены были столы, и на них бесчисленное множество бутылок портера. Всюду слышны были веселые песни, народные остроты; всюду имя Елисаветы сливалось с кликами заздравных желаний. А потом, прекрасное небо, благорастворенный воздух — как будто бы и воздух и небо разделяли с Англией привязанность к ее повелительнице.
Улицы были усыпаны цветами, стены увешаны коврами.
У окон толпились разряженные женщины да старики, с любопытством ожидавшие поезда, прислушивавшиеся к малейшему шуму, к крику народа, к топоту лошадей… Все они были тогда подобны детям, счастливым потому, что все вокруг них радовалось и кричало: «Да здравствует королева Елисавета!»
Толпа гуляк давно уже пировала у Мартина, трактирщика королевиных офицеров; они столько выпили разных напитков, что содержатель начинал уже рассчитывать, чего будет стоить новая начинка погреба, — он улыбался так умильно, что, право, было завидно смотреть на него.
Желтая, беззубая, с морщиноватою, как пергамен, кожею, старуха подошла к ним и хриплым голосом предложила гадать на картах.
Ей отвечали громких смехом.
Но старуха хотела гадать непременно.
— Цыганка! — сказал ей носильщик огромного роста, с головою, вросшею в плеча. — Я хочу испытать тебя. Слушай. Я дам тебе шиллинг, ежели угадаешь; прокляну, ежели солжешь. Ну, полно же кривляться да моргать глазами, начинай, я готов.
И с уверенностию истинно английскою он протянул ей руку.
Внимательно ее рассмотревши, старуха сказала:
— Послушайте, сударь, зачем оставляете вы жену вашу дома? Какая надобность испытывать ее верность? Ступайте скорей домой, или, клянусь душой моей, нечистый вмешается в ваши семейные дела.
Слова эти сопровождались таким диким смехом, что всякий обернулся к ней с ужасом.
Носильщик побагровел.
— Угадала ли я, сударь?
Взглянув на нее свирепо, он бросился вон из трактира.
— А мой шиллинг, сударь? Отдайте мне мой шиллинг.
— Я убью тебя, цыганка, адская посланница, чортово племя! — воскликнул он с бешенством и толкнул ее так сильно, что она, перевернувшись три раза, на десять шагов отлетела от стола.
Всеобщий хохот был ответом на ее вопли.
— Мщение! — закричал кто-то из толпы.
— Да! Мщение! — повторила старуха. — Он требовал правды и чем заплатил мне… Видите ли эту кровь?…
— Мщение! Мщение!.. — повторил еще раз незнакомый голос.
— Мщение! — закричало 60 человек.
— Я за Андрея!
— И я разобью череп тому, кто только осмелится дотронуться до него…
— И я! Я! Я!
За словами последовали угрозы, за угрозами — удары. Полетели скамьи, столы затрещали, вино полилось по полу.
Сделался всеобщий крик.
И бедный трактирщик Мартин в отчаянии рвал на себе волосы.
Несколько солдат хотели восстановить тишину.
Их прогнали.
И драка продолжалась.
Толпа прибывала; давка, крик; всякий хотел видеть и говорить, никто не слушал.
Смятение могло вспыхнуть в целом городе.
Тогда один человек растолкал ряды дерущихся и грозно велел им перестать.
Столько величественного было в его особе, что многие из самых ожесточенных остановились.
— А ты кто, смеющий приказывать здесь? — закричал ему один из толпы с избитым и окровавленным лицом. — Ты-то кто?
— Виллиам Шекспир.
И это имя, столь славное в целой Англии, внезапно восстановило спокойствие; наступило глубокое молчание, драка прекратилась мгновенно.
В эту минуту, среди этой толпы, Шекспир казался богом.
Он воспользовался своим дивным могуществом.
— Идет! Едет! — закричали отовсюду. И вслед за этим раздалось ржание лошадей, крики охотников, стук карет.
Толпа хлынула навстречу королеве, а через несколько минут показалась и она, в карете, окруженная офицерами и придворными, стройными, с блестящим оружием.
Елисавета показалась на минуту в окне кареты и с важностию, только ей одной свойственною, поклонилась народу.
За этим громогласное «да здравствует!» огласило воздух.
Сам Виллиам готов был увлечься вместе с толпою, даже и он готов был закричать: «Да здравствует Елисавета!» — как вдруг в одной из карет увидел он маршальшу Шабер, с которою встретился у лорда Брогиля. Близь окон кареты, верхом на лошади в золотых шорах, вертелся прекрасно одетый паж, которому маршальша в самое это мгновение приветно улыбалась.
Паж оборотился к одному из толпы, Виллиам вскрикнул и, растолкав окружающих его, схватил лошадь за повод и остановил пажа.
— Узнаёте ли вы меня, государь мой? — сказал он ему.
— Я знаю вас, синьор поэт, — отвечал паж, взявши его руку и ласково ее пожимая.
— И ежели так, паж королевы, я прошу вас уделить мне один час времени, мне нужно поговорить с вами.
— Виллиам! Я бы желал этого…
— И вы должны желать, потому что разговор этот будет для меня или блаженством или несчастием. О! Вы еще не знаете этого!.. Вы не умеете читать ни во взоре, нив звуках голоса, вы не исследываете ощущений любви и ненависти, жизни и небытия, совмещающихся в одном движении, в одном трепете… Нет! Нет! Вы не понимаете ничего этого, иначе давно сказали бы: «Я готов, Виллиам, я готов!..»
— Но где?..
— Всюду, где только захотите; всюду, где есть воздух, где есть небо, где есть уединение. Что нам до места? Харчевня ли, зала, дворец или улица? Я хочу только одного — говорить с вами!..
— Следуйте за мною в мою комнату во дворец.
Когда они пришли, Виллиам запер поспешно дверь и, сжимая судорожно руку пажа, сказал:
— Молодой человек! Вы привели меня в Виндзор, я это знаю! Кого видел я там? Вы молчите!.. Клянусь честию, вы мне все откроете!..