Страница 1 из 2
A
«Ангел последней минуты, которого мы так ошибочно называем смертью, есть самый нужный и самый лучший из ангелов. <…> При виде полей брани, обагренных кровью и слезами… ангел последней минуты чувствует себя глубоко тронутым, и его глаза орошаются слезами: «Ах, — говорит он, — я хотел бы умереть хоть раз смертью человеческою…»
Смерть ангела,
Смерть ангела,
ИЗЪ Ж-П. РИХТЕРА
Ангел последней минуты, которого мы так ошибочно называем смертию, есть самый нужный и самый лучший из ангелов; он посылается срывать с древа жизни сердце человека, согбенного к земле, как плод уже зрелый. Его нужная рука извлекает сердце из нашей оледенелой груди, не разбивая его, и несет заботливо в высокий и благоуханный Эдем. Его брать есть ангел первой минуты; он дает человеку два поцелуя: первый, чтоб он начал жить здесь на земле, второй, чтоб он с улыбкою перешел в другую жизнь, так как он с плачем явился в первую.
При виде полей брани, обагренных кровию и слезами, при вид трепещущих душ, которых он толпою удалил оттуда, ангел последней минуты чувствует себя глубоко тронутым, и его глаза орошаются слезами: «Ах, — говорит он, — я хотел бы умереть хоть раз смертию человеческою; я хотел бы исследовать его последнюю горесть, чтоб быть в состоянии усладить ее, когда буду развязывать нить его существования».
Бесчисленный хор ангелов, которые наслаждались взаимною любовно там, горе́, столпились вокруг сострадательного ангела, и обещались окружить его своими небесными лучами тотчас после его смерти, чтобы он узнал минуту, в которую перестанет жить, а его брат, поцелуй которого открывает наши окостенелые уста, как открывает луч зари влажные сосуды цветов, сказал ему, прильнув нежно к его устам своими: «Брат, когда я поцелую тебя в другой раз, ты будешь уже мертв для земли и на возврате в среду нас».
Взволнованный и полный любви, ангел направил свой полет к земле и спустился на поле битвы. Один прекрасный молодой человек трепетал еще на этом поле и воздымал свою разбитую грудь. Невеста героя была одна подле него; он уже не мог чувствовать ее жгучих слез, и ее стенания раздавались вокруг него, как отдаленные и смешанные крики сражающихся. О, тогда ангел попечительно покрыл его своими крыльями, сел против него, приняв на себя образ его возлюбленной, поцелуем вдохнул в себя его душу и перенес ее к своему брату, который, там, горе́, дал ей второй поцелуй, и душа тотчас начала улыбаться.
Ангел последней минуты проник, подобно молнии, в пустую оболочку, пробежал по трупу, как легкий эфирный пламень, укрепляя его сердце и согревая новым огнем все его органы; но как ужаснуло его это новое воплощение! Его сверкающей взор погрузился в движение нервной влаги; мысли, некогда летавшие быстрым полетом, а теперь оцепенелые и вялые, с трудом пробивались сквозь густую атмосферу мозга. Этот влажный и густой пар, который до того времени окрашивал все предметы, волнуясь, как туман осенний, теперь иссыхал на них, и они, из недр воспламененного воздуха, пронзали его своею остротою и налагали на него жгучие и болезненные пятна.
Все чувства представились ему темнее, но мятежнее и ближе, они показались ему родом инстинкта, каким кажется нам инстинкт животных; голод томил страдальца, жажда мучила, болезнь пожирала. Разбитая и окровавленная грудь его вздымалась, и первое дыхание было вздохом о небе, которое он оставил! «Это ли смерть человека?» — подумал он; но так как он еще не замечал условленного знака своего конца, не видя ни ангела, ни воспламененного неба, то и убедился, что это была все еще жизнь человеческая!..
Вечером ангел почувствовал ослабление своих телесных сил; земной шар, казалось, тяготел на нем всею своею массою и вертелся вокруг его головы; потому что сон послал к нему своих вестников. Образы, представлявшиеся его уму, переменили свой солнечный блеск на удушающий огонь; дневные тени, образовавшееся в его мозгу, следовали одна за другою, то нежные, то колоссальные, и целый мир необузданных чувств обрушился на него, как разъяренный конь, потому что сон послал ему своих предвестников. Наконец, погребальный покров сна тяжко распростерся над ним; погруженный в бездну ночи, он лежал одинокий и оцепенелый, подобно нам, бедным человекам; но ты, небесный сон, ты порхал перед его душою, с тысячью своих зеркал, кои показывал ему сонмы ангелов и лучезарное небо, отражая их во всем; тогда земная оболочка, казалось, спала с него, со всеми своими горестями. «Ах, — сказал он в обманчивом упоеньи, — итак, мой сон был моею смертью!» Но когда он пробудился, с сердцем стесненным и полным тяжелой человеческой крови, когда посмотрел и на землю и на ночь, то вскричал: «Это была не смерть, а только ее изображение, хотя я и видел ангелов и звездное небо!»
Невеста героя, перенесенная в жилища небесные, не замечала, что уже ангел обитал в груди ее возлюбленного; она все еще любила эту статую души, которая была уже далеко от ней. В свою очередь, и ангел любил это обманутое сердце, любил его человечески и, ревнивый к собственному своему образу, не желал умереть прежде девы, утопавшей в слезах, не желал умереть прежде ее, для того чтоб продолжать любить ее до тех пор, пока она могла бы простить его некогда за то, что прижимала к своей груди и ангела и своего любезного. Однако ж она умерла первая; ее прежняя горесть слишком глубоко склонила к земле голову этого цветка; она лежала, подавленная, на краю гроба. О, она скрылась в гробу, перед глазами плачущего ангела, не как солнце, которое величественно погружается в океан при виде созерцающей его природы, между тем как пурпуровые облака подымаются к небу, во как молчаливая луна, которая осребряет в полночь своими лучами туман и опускается незаметно в бледный пар; смерти всегда предшествуешь ее сестра, более кроткая, нежели она сама — слабость; она-то коснулась сердца невесты, и ее одушевленное лицо оледенело, цветы ланит поблекли; бледный снег зимы, под которым зеленеет весна вечности, снова покрыл ее чело и руки. Тогда из воспламененного ока ангела прорвалась жгучая слеза, и тогда как он думал, что сердце его вырвалось под формою слезы, подобно перлу, который отрывается от своей ломкой раковины, невеста, проснувшаяся для того, чтоб быть жертвою последнего призрака, открыла еще раз свои глаза, привлекла его на свое сердце и умерла, целуя его и говоря ему: «Теперь я твоя, мой брат!» Тогда ангел подумал, что его небесный брат подал ему в этом поцелуе сигнал смерти; но никакой эфирный луч не окружал его своим блеском, ничего, кроме погребального мрака, и он со вздохом пожалел, что это была не смерть его, а только скорбь человека о чужой смерти.
«О вы, угнетенные люди! — вскричал он. — Как можете вы переживать столько горестей, будучи так утомлены ими? О, как можете вы доживать до старости, когда круг спутников вашей юности разрознивается и наконец совсем разрушается; когда гробы ваших друзей углубляются в землю, как ступени к собственному вашему гробу; когда старость распростирается над вами, подобно сумеркам немого и мрачного вечера над охлажденным полем битвы. О вы, бедные человеки, как ваше сердце можешь сопротивляться всему этому?»
Тело героя, которого душа отлетела, поместило кроткого ангела среди людей ожесточенных, среди их неправд, среди судорог порока и страстей. Его чресла были препоясаны колючим поясом, которого иглы так ужасны и который сильные земли всегда сжимают теснее и теснее, он видел как когти геральдических животных вонзаются в свою жертву, лишенную перьев; он созерцал земной шар, исчерченный во всех направлениях и покрытый черноватыми кругами пороком, этим исполинским змеем, который погружает свою ядовитую голову в недра человека и скрывает ее в них совершенно… Ах, тогда-то это чувствительное сердце, которое, во время своего бессмертия, покоилось только среди ангелов, пылавших любовью, должно было пронзишься едкими стрелами злобы, и тогда-то эта святая и любящая душа должна была трепетать от ужаса при мысли о внутреннем терзании. «Увы, — говорил он, — смерть человека ужасна!» Но это не была еще смерть, потому что никакого ангела не показывалось.