У подножия Саян

Лошадь побежала крупной рысью, легко, намашисто. Угаанза не жалел ее: то и дело теребил вожжи, покрикивал.

Долаана, укутавшись в собачью доху, не замечала бурана. Время от времени Угаанза наклонялся к ней, ласково спрашивал, не мерзнет ли? Нет, ей тепло и удобно. Только вот какое диво: вчерашний шалопай Угаанза вдруг стал таким внимательным и так торопится на дальнюю стоянку, а ведь там вовсе не сладко. Неужели наконец образумился, спешит, чтобы помочь чабанам?

Долаана была настороже и на все знаки внимания отвечала сердито или равнодушно.

Всю степную часть пути лошадь бежала рысью и только у гор замедлила ход.

Быстро опустились зимние сумерки. До стоянки чабана оставалось несколько километров. В этих местах еще девчонкой пасла овец, могла бы даже сейчас отыскать заячьи норы. Угаанза тоже знал эти места, и потому заблудиться они не могли.

Но вот в затишке, у большой скалы, сани почему-то остановились. Лошадь что ли пристала или Угаанза натянул вожжи...

— Почему стоим? — встревожилась Долаана.

— Тень ее величества устала, — послышалось в ответ.

Долаана откинула воротник дохи, пытливо заглянула в бегающие глаза Угаанзы.

— Что за тень? Какая тень? Брось свои шуточки!

— Конечно, не моя, — ухмыльнулся Угаанза. — Тень ее величества — это твоя тень, Долаана.

— Не городи ерунду. Поехали быстрее!

Угаанза глуповато улыбнулся и, закрыв глаза, медведем навалился на Долаану.

— Я люблю тебя, Долаана, — прошептал он.

— Не смей! — Изо всех сил Долаана толкнула его в грудь. Извернувшись, вцепилась в крыло санок и вывалилась в снег. Отбежала в сторону, тяжело дыша, не зная, куда бежать.

Угаанза стоял около санок, растерянный, напуганный своей неудавшейся попыткой...

— Я же пошутил, Долаана. Куда ты бежишь? Заблудишься. Иди сюда, я же пошутил...

— Не заблужусь и не замерзну! Я выросла здесь. Уезжай отсюда! — Долаана гневно топнула ногой.

Угаанза совсем оробел:

— Долаана, не сердись. Я пошутил. Надевай скорее доху и поедем.

Долаана молча села на прежнее место: «Посмей только».

Угаанза помог ей надеть доху и, подкинув к ногам сена, просящим тоном проговорил:

— Что прошло, дунмам, то прошло. Никому ни слова.

Долаана не ответила.

Через час они были на стоянке.

Пожилой чабан с редкой, пучком ковыля, бородкой радостно приветствовал прибывших. Он проводил гостей в дом, оставил их пока на попечение своей жены, сам же вернулся на подворье распрячь лошадь и задать ей корм.

Жена чабана принялась разжигать таган. Долаана кинулась было помогать ей, но хозяйка не позволила: «Отдыхай с дороги-то, дунмам!»

Угаанза придирчиво осматривал неприхотливое жилище чабана. Хозяин, вернувшись в дом, заметил, что его гость «шарит» глазами и кисло хмурится. Он-то хорошо понимал, каким забытым уголком должно показаться его зимовье после добротных домов большого села, где есть электричество и радио. Но и то сказать: когда же обхаживать дом, если днем и ночью одолевают заботы об отаре.

— Сена у нас хватает, дети мои, — говорил он. — Вы только помогите нам подвезти его. Мы уж со старухой как-нибудь сбережем наших овечек.

В котле еще не сварилось, но Угаанза уже открыл чемодан и достал бутылку водки. Он улыбался:

— Мы никогда не были у вас, старики. Подумали: ну как приехать с пустыми руками! Решили прихватить эту штуку. — Угаанза искоса посматривал на Долаану, взглядом умолял ее не мешать ему.

— Па! — Удивился чабан. — Мне и невдомек, что вы в гости ко мне приехали! — Он взял из рук Угаанзы поллитровку и передал жене. — На-ка, жена, положи куда-нибудь. Расправимся с ней потом: некогда сейчас бражничать.

Долаана сверкнула глазами на Угаанзу и потупилась. Угаанза же не очень смутился.

— Раз гостинец подан, то не приходится говорить, мал он или велик, мой или твой. Верно, старики? — Угаанза неумело запутывал следы. Продолжая играть роль простодушного парня, он беззаботно, словно все идет как нужно, выложил на стол колбасу, сало, сыр, консервы, яйца. В дополнение ко всему выставил еще одну поллитровку.

— Уж эту-то мы просто обязаны распить. Надо бы только развести, спирт.

— Сейчас же спрячь! — вне себя крикнула Долаана. — Ты сюда зачем приехал? Пьянствовать? — Голос ее дрожал. Она смотрела на чабана, ища поддержки.

Чабан сказал:

— Ну-ка, жена, подай ту, первую... — И когда жена подала ему бутылку, он поставил ее перед Угаанзой: — Распоряжайся как хочешь, дунмам. У бутылки горло узкое, дно широкое, залезешь — едва ли выберешься.

Угаанза, не сказав ни слова, принялся за хмельную трапезу один и вскоре был так пьян, что тут же, за столом, свалился.

На следующий день чабан и Долаана отправили его обратно, в село. Надежды старых Шырбан-Коков заполучить в невестки Долаану рухнули.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Эрес очнулся от внезапно набежавшего озноба и услышал, как воет и плачет вьюга. Вдруг все смолкло: и вой, и шум, и всхлипывания. Только где-то совсем рядом что-то тихонько поскрипывало. Потом — и далеко, и близко — он услышал разговор:

— Когда она окончится, эта небесная карусель? Если бы можно было заткнуть войлоком все дыры в небе.

Голос вроде бы знакомый. Говорил мужчина. Но — кто? Или это от гула в ушах? Всем замерзающим, наверное, что-нибудь да мерещится. Но нет, Эрес слышит и другой голос, он отвечает первому:

— В такую пургу овец не выгонишь...

Эрес вздрогнул. Это же голос Анай-кыс. И снова впал в забытье. Потом, как сквозь вату, услышал:

— Еще не просыпался?

Спрашивал мужчина. Ну, конечно, это — Лапчар! Как он может знать о нем, Эресе, когда над ним только что стонала вьюга? Лапчар? Неужели?! Голоса, мужской и женский, не смолкли. Они тихо перешептывались.

«Так я живу? — подумал Эрес. — Жив!»

Некоторое время он лежал не шевелясь, боясь спугнуть наваждение. Затем попробовал пошевелить пальцами рук и ног: слушаются, но сильно горят, словно их сунули в горячую золу. Теперь он окончательно поверил, что жив, и сознание этого обдало его горячей волной радости. К чему мысли, где он сейчас и кто с ним рядом, если есть главное — жизнь.

Эрес открыл глаза. И первое, что поймал взгляд, была родинка на лице Анай-кыс и узкие глаза Лапчара.

— Как спалось? — На лице Лапчара улыбка.

Эрес приподнялся, обвел взглядом белые стены жилья:

— Как я здесь очутился? Я не сплю? — Надо было что-то говорить. Он чувствовал себя неловко.

— Нет, дорогой, не спишь.

— Значит... — Эрес хотел было встать, но Лапчар удержал его:

— Лежи, лежи, — сказал он и тронул Анай-кыс за плечо, — он со вчерашнего дня ничего в рот не брал. — И снова к Эресу: — Ну-ка, давай проверим твои ноги и руки... — Лапчар присел на кровать, сдвинул одеяло. — Кажется, ничего, обошлось. Уши вот немного припухли. Но это пустяки.

— Как я здесь оказался?

— Лучше скажи, кто тебя отпустил одного в такую погоду?

— Сам вызвался.

Почему-то на ум пришел Шырбан-Кок, его сочувственная скороговорка тогда, в конторе: «Может, не стоит посылать Эреса. И так во все прорывы кидаем». И лисий взгляд из-под бровей. Теперь он ясно представил этот мимолетный взгляд. И сжал зубы: легко же его купили.

Анай-кыс принесла граненый стакан, до половины наполненный светлой жидкостью.

— Глотни-ка, друг. Всем лекарствам лекарство. — Казалось, Лапчар своими шутками пытался развеселить его. Эрес учуял запах спирта.

— За что ж выпить?

— Представь, что вчера ты бражничал, а сегодня нужно похмелиться.

— Наверное, я настоящий пьяница: не помню, где свалился, — в тон другу заметил Эрес. Анай-кыс подала большую миску крепкого бульона.

— Надо хорошо поесть, — сказала она.

На ее лице отразилась такая радость, что Эрес отвел глаза. От внимания, заботы Анай-кыс и выпитого спирта он весь, казалось, превратился в сплошное тепло.

Лапчар сидел на краю кровати и рассказывал. Они с Анай-кыс приняли отару овец. Решили зимовать здесь, в Кулузуне.