Страница 5 из 25
Вместо ответа послышалось недовольное многоголосое бурчанье и ругань.
– Так, Думитур, так, – остановив жестом очередную грубую колкость белобородого рыцаря, с готовностью проговорил я. – Скажи-ка лучше… На берегу мы видели рабов. И я прямо затылком чую, что тут не все так просто. Ты можешь нам помочь?
– Нет, – твердо заявил тот. – Я вам не враг, но и приятелями нам стать, скорее всего, не придется. Боюсь, у вас не слишком много времени. Да и своя шкура всегда дороже, как вы верно знаете. Однако я готов скрасить последние мгновения приятной, а может и познавательной беседой.
– Не слишком много времени? – переспросил я. – Что ты имеешь в виду?
– Не прикидывайся дураком, малыш, – резко, со злобой в голосе рубанул Думитур. – Терпеть не могу, когда кто-то делает вид, что не замечает очевидного. Все вы наверняка уже догадались, что происходит на самом деле. Только боитесь признать те догадки правдой. Очень скоро самые крепкие из вас выйдут на арену, чтобы встретить там свою смерть на потеху ненасытной публике. Ну, а немногие, кто к полуночи все еще будет способен дышать и покинет круг гнева целиком, оплатят тем самым себе еще один день жалкого существования. И это не самый лучший исход. Уж мне ли не знать.
– Значит, мои домыслы оказались верны, – задумчиво буркнул я. – Нас не просто хотят сделать рабами. Нас отправят на бойню.
– Точно в яблочко, броктар, – радостно присвистнул старик, – точно в яблочко. Путь раба уготован для самых слабых. Тех, от кого в бою не будет ни прока, ни забавы. Но и эта участь завидна только до поры до времени. Вы же видали оглобли у жаровен там, снаружи? – Думитур указал обрубком руки в сторону тоннеля. – Это столпы искупления.
Чуть заметная дрожь внезапно проступила сквозь речь старца.
– Любой, кто хотя бы в малейшем посмеет ослушаться хозяина, неминуемо находит свою гибель, болтаясь на одном из них в ожидании, когда его тело по куску растащат ручные монстры Люто. Большинство умирают от голода и непосильного труда. Иные оканчивают свои дни на арене. И те, и другие также оказываются прикованными к столбам в качестве обеда. Все идет в дело. Ничего не пропадает, – он судорожно хохотнул.
– А ну! Не унывать! Выше хвост! – послышался снизу ободряющий бас капитана Дики. – Соберись, братва! Выкрутимся. И не у таких морских змеюк из-под носа выскакивали. А гнусные россказни чужака говорятся лишь для того, чтобы запугать нашего брата. Сломить наш дух. Не робеть, кому говорят! – уверенно продолжал Тычок. – Это не более чем выдумки старого, потерявшего рассудок призрака.
– Россказни? Выдумки?! – вдруг взорвался Думитур и, нервно потрясая безволосой головой, поспешно заковылял по ступеням. – Кто это говорит? – кричал он на ходу. – Воняющий мускусом, да набитый прибаутками меховой тюк?! Посмотри на меня и повтори снова, мне в лицо!
Калека застыл возле одной из камер нижнего яруса.
– Я сам прошел через все мыслимые границы агонии. Я единственный, кому удавалось оставаться в живых после каждого боя в круге отчаяния. Я перенес столько боли на своем коротком веку, сколько не испытывал весь твой мохнатый род вместе взятый! Что ты можешь знать о живом настоящем кошмаре?! – тяжелое взбудораженное дыхание изувеченного человека эхом расходилось по стенам тюрьмы.
– Успокойся, Думитур, – окликнул я пожилого воителя. – Они просто пытаются справиться со своим страхом. Никто из нас не хотел обвинить тебя во лжи. Помоги нам. Расскажи, как удалось уцелеть тебе.
Он поднял искаженное лицо и уставился на меня. Некоторое время вокруг слышался лишь звук падающих капель. Затем Думитур глубоко вздохнул, прикрыл единственный глаз и кивнул, точно соглашаясь с услышанным.
– Приятно, малыш, что хоть кому-то интересна судьба искалеченного, практически истлевшего ветерана. Однако тут и говорить не о чем. Мне просто повезло. Хотя, как видишь, за везение я отдал немалую цену, – спокойным тоном принялся отвечать он. – Видимо, тогда я ходил у богов в любимчиках, коли мне посчастливилось остаться в живых и, как мне кажется, сохранить ясность разума. Многие, одержавшие в бою верх, не доживают и до первого рассвета. Погибают от ран. Мои же победы приносили мне лишь незначительные царапины. Чудом мне удавалось избегать смертоносных ударов противников, каждый раз постепенно, где ловкостью, а где и обманом продвигаясь все ближе к триумфу. Толпа всегда без ума от подобных зрелищ. В последнем для меня представлении Люто прогадал слишком многое. Но и он, и его головорезы даже прониклись уважением к удачливости и воле отказавшегося погибать раба. Потому-то и сохранили мне жизнь, даже когда я уже больше не мог сражаться. Теперь я всего лишь истлевший фантом этих холодных безжизненных пещер. Мне нравится думать, что мой век – это некий символ несгибаемости, эдакая метафора нерушимой силы. Хотя, скорее всего, я до сих пор существую лишь в назидание всем остальным.
– Жизнь, достойная настоящего воина, – с деланным почтением, дабы не обидеть старика, басовито протянул я. – Только зачем все это? Желание такой мрази, как Люто, иметь собственных рабов я еще могу понять. Но столько смертей ради одного лишь увеселения… Для меня подобные забавы за гранью любых моралей.
– Ты разочаровываешь мня, броктар. Веселье здесь вовсе ни при чем, – хмыкнул Думитур. – Золото! Горы золота и безграничная власть – вот единственная любовь хозяина арены Крактан. Ты удивишься, узнав, насколько может быть азартен нрав слишком состоятельных представителей разумного мира. Ты содрогнешься, когда поймешь, какой безмерно кровожадной способна быть толпа, возжелавшая созерцать жестокое зрелище. Ты не представляешь, что могут предложить в качестве куша беспринципные толстосумы за возможность еще раз узреть на арене обожаемого бойца. И даже если им не удастся поживиться на победе, и фаворит потерпит поражение, любая из этих до нутра прогнивших крыс все равно будет трястись от радости, ведь насытиться кровавым спектаклем – не менее ценный трофей. Все вы теперь игрушки в жестоких, жадных до чужих страданий руках…
Вдруг Думитур резко пригнул голову и замолк.
– Слышите? – растревожено зашептал он. – Началось. Вскоре они придут за первыми из вас.
Едва завершив предостерегающую фразу, калека развернулся и торопливо зашагал к своей коморке. Я насторожился. Через стены, наполняя серое пространство незатейливой однообразной мелодией, по-прежнему просачивался далекий шум водопада, а спустя миг терялся среди гулких завываний сквозняков, блуждающих по темнице, точно души безвременно загубленных пленников в поисках выхода. Слышался шелест отрывистого бормотания. Моряки и кабацкая прислуга как можно тише переговаривались между собой. Одни сетовали на злой рок, прочие обсуждали нелепый план побега и спасения сотоварищей, а кто-то и вовсе, решив, что перед смертью надышаться никак не удастся, беззаботно валялся на боку и, предавшись ленивой дреме, оглашал тюремные закоулки мерным сопением и храпом.
Различить в такой какофонии что-либо еще было трудно. Тогда я прикрыл глаза, сконцентрировался и весь превратился в слух. В прежнюю передрягу под Висмутовыми столпами подобный трюк, ни больше, ни меньше, спас наши с Тамиором шкуры от вечного блуждания по магическому лабиринту. Да и, впрочем, раз от раза неплохо пригождался на охоте, когда требовалось выследить хитрую юркую добычу в сумерках или по звуку определить примерное расстояние до ближайшей реки или ручья. Вот и теперь, стоило мне дать волю незаурядному таланту, как суета тут же стихла, и я всем своим нутром почувствовал отдаленный вибрирующий грохот тугих барабанов и слившийся воедино многоголосый рев разгоряченной толпы. Гвалт воплей полнился несдерживаемой злобой, жестокостью, разбитным азартом и привкусом безрассудной власти.
Бум! Бум! Бум!
Плотная резонирующая волна ударила по ушам и поглотила меня без остатка. Я, словно воочию увидел каменные стены арены, содрогающиеся под тяжестью сотен разумных, требующих немедленного начала кровавого пира. Мне чудился лязг металлических прутьев и пронзительный скрип петель, стонущих под ударами уродливых лап могучих существ, что метались по углам своих грязных клеток в страхе и ярости. Томимые долгим голодом, в преддверии вынужденной, но такой необходимой охоты, дикие твари уже не желали другой участи.