Страница 3 из 26
Эти три дома стояли на пересечении улиц Лесной и Вечерней, и образовывали угол, центром которого являлся дом Романа, самый большой, а в боковинах этого угла находились дома Яра — справа, и Ады — слева. Улицы Лесная и Вечерняя в поселке «Солнечном» располагались у самого леса, и считались бросовыми и никчемными. От главных ворот — далеко, от дачного магазина — далеко, зато близко от бывшего старого пожарного пруда, превратившегося нынче в небольшое, заросшее осокой болотце, неиссякаемый источник комарья, и будившего в сезон по ночам обитателей поселка лягушачьего кваканья. Дома на этих улицах стояли сплошь утлые и бедные, доживающие своё, обе улицы давно пришли в упадок, потому что продать такие дачи теперь не представлялось возможным — участки маленькие, плохонькие, лес рядом, а это небезопасно, да еще и болото с комарами. Нет, дачи в «Солнечном» покупали в охотку, но только не на этих выселках, никому не нужных, и почти заброшенных. Народу тут жило мало, почти сплошь старики, такие же утлые и ветхие, как домики, в которых они ютились. С каждым годом стариков становилось всё меньше, и ходил уже слух, что вот перемрут они, и тогда придет сюда одним прекрасным днём бульдозер, срежет к черту эту трухлявую гниль, закопает и закатает болото, а потом засадят получившуюся площадь молодой сосной, вот тогда тут будет вполне себе красота. Получится отличный лесопарк, и для прогулок с детьми, и для спорта; кажется, собираются даже дорожки сделать. Вроде как большое начальство обещало достойным людям отрезать под участки другую часть надела, а эту вернуть в собственность бывшему колхозу, и что сосне тут будет самое место, а вот хибары и халупы никому не сдались.
Ада, войдя в свой домик, стащила с головы кепку, сняла сумку, и положила оба этих предмета на стол, стоящий неподалеку от входа. На столе, кроме кепки и сумки, имелся в изобилии всякий хлам, потому что Ада, переехавшая неделю назад на дачу, в первые два дня воспряла духом, и принялась было за уборку, но потом боевой дух после некоторых событий сошел на нет, а вытащенные из комода вещи в результате остались лежать там, где Ада их положила. Она безучастно глянула на стол, подумала мельком, что надо большую часть барахла просто выкинуть; потом подошла к окну, выходящему в запущенный заросший сад, и открыла его. Сыро в доме, надо посушить, пока солнце, хоть немножко. Понятно, что после первого же дождика сырость вернется, но хотя бы так, пусть так, потому что лучше так, чем совсем никак. Она открыла еще одно окно на терраске, прошла в комнату, и открыла оба окна там. На первом этаже окна, таким образом, кончились, а идти на второй этаж Аде не хотелось — болело колено, да и бывать на втором этаже она не любила. Потому что этот этаж был «мамин», он всю жизнь был мамин, и, хоть мама покинула этот мир много лет назад, для Ады ничего не изменилось, ощущение запретности этой территории не пропало. Тут, в нижней части лестницы, в сырой комнате, с окнами, в которые рвались не подрезанные кусты жасмина, и каждый год приходилось менять марлю на форточках для спасения от комаров, было её место, Адино. А там, в мансарде, в уютной сухой комнате, с двумя окнами, на запад, и на восток, по сей день незримо словно бы присутствовала мама, и находиться на втором этаже Аде было тяжело, как бы абсурдно это ни звучало. Двадцать два года прошло, а ничего не изменилось. Она ведь пыталась изменить, и часть старых маминых вещей выкинула, и комнату перекрасила, но ощущение присутствия не исчезло, и даже запах не исчез — второй этаж всё так же пах старостью, лекарствами, пылью, и совсем чуть-чуть гвоздичным одеколоном, которым мама когда-то спасалась от комаров. Поднимаясь по необходимости по лестнице, Ада каждый раз робела, словно совершала что-то запретное, неправильное, она ловила себя на том, что втягивает по привычке голову в плечи, и что с её губ готовы сорваться слова извинения за то, что тревожит, и мешает отдыхать.
— Ну чего я снова, — с легким раздражением произнесла Ада. Ответом ей стало привычное уже, приевшееся молчание стен пустого домика. — Прав Рома. Я действительно старая дура.
Терраска, она же кухня, была узкая и длинная — в правой её части находилась кухонька, в левой — диванчик, комод, и тот самый стол, который Ада завалила вещами, да так их и не разобрала. Ада включила чайник, вытащила из холодильника батон хлеба, плавленый сырок, и колбасу в нарезке. Подумав, убрала колбасу обратно. Есть не хотелось, но хотя бы один бутерброд съесть придется — потому что сейчас болит проклятое колено, нужно принять таблетку, а если не поесть, колено болеть перестанет, зато после таблетки заболит желудок. Оно надо? Нет, не надо.
— Чёртова старая развалюха, — обругала себя Ада. — У которой ещё и заканчивается чёртов кофе!
Да, кофе в банке действительно оставалось на донышке, а это значит, что сегодня следует сходить в магазин, и закупиться. К тому же сырок тоже был последний, и неплохо бы купить сахар, и хотя бы упаковку макарон. И масло. Нет, это уже не для себя, это если Яр придет, и попросит что-то поесть. Сама она ела мало, совсем мало, предпочитая обходиться «подножным кормом», а именно — бутербродами. Если бы не визиты Яра, плитка на Адиной кухоньке и вовсе стояла бы без дела, но он заходит, и макароны могут пригодиться. Или рис. Нет, макароны лучше. И дешевле.
Ада, уже собравшаяся положить в чашку ложку растворимого кофе, замерла с этой самой ложкой в руке. Не получится сходить. Потому что Роман и Яр стопроцентно решат, что она снова собралась на Яблочную. И уйти одной ей не дадут. Попробуют пойти с ней. При этом у Романа, если она правильно всё сейчас увидела, низкое давление (недаром он кофе наливается, причем чашка вовсе не первая), а у Яра после дождя разгулялся артроз, и ему будет больно идти. Он и так ходил за ней на Яблочную через половину поселка, а до магазина в три раза дольше, поэтому...
— Ладно, обойдёмся, — решила она. — Кофе до завтра хватит. Макароны... надо поискать, может, и есть. Хлеб тоже есть. И колбаска есть. Масла нет, но если с колбаской, и так сойдет. Интересно, что они там делают?
Она налила в чашку кипятку, поставила остывать на подоконник — на столе уже не оставалось места — тихонько вышла из дома, и пошла к забору, отделявшего её участок от участка Романа. Старая дура решила послушать старых дураков, усмехнулась она про себя. Ничего нового услышать будет невозможно, но делать-то всё равно нечего. До вечера уж точно.
***
— Эта порода называется ориентальная, — объяснял Яр. — Такие забавные ушастые кошки. Узкая мордочка, и здоровенные уши.
— А сколько они стоят? — спросил Роман.