Божья коровка 2

— Не клевещите на сотрудника милиции! — возмутился лейтенант. — За это можно и привлечь. Рекомендую вам признать вину. Суд это примет во внимание.

— И добавит срок, — сказал Борис. — А я сидеть не собираюсь. Тем более что не за что. Я не согласен с обвинением.

— Вы можете об этом написать, — пожал плечами лейтенант и придвинул протокол. — Имеете такое право.

Борис и написал. И то, что дело в отношении его сфальсифицировано, не забыл упомнить. Лейтенанту это не понравилось, потребовал, чтобы он исправил, грозил, что пожалеет. Борис уперся, потому, наверное, и оказался в камере с рецидивистами. Сейчас же, вспоминая это, он поражался, с каким спокойствием бездушная милицейская машина крутила жернова. Всем на Коровку было наплевать. Но милиционеры в форме — тоже люди, и под мундирами у них — сердца, а там должно быть сострадание или, на худой конец, хотя бы чувство справедливости. Однако нет… Почему? Ведь в СССР имеются законы, их исполнение навроде контролируют. Прокуратура, суд, над ними — партия. Система дала сбой, или она так и работает, ломая судьбы своих граждан, когда те вдруг попытаются напомнить ей о справедливости?

Сейчас Борис не удивлялся, что СССР распался. В той жизни многие писали в интернете, и не только в нем, что случился заговор, инспирированный Западом. Его агенты СССР и развалили. Враги добились своего. Но взять хотя бы те же США. У них, что, нет врагов? Ага. Да пиндосов ненавидит вся планета! Когда Нью-Йорке взорвали башни-близнецы и там погибли тысячи людей, во многих странах ликовали. На улицах плясали… Где только пиндосы не обосрались! Вьетнам, Ирак, Афганистан… Из всех убрались восвояси. И что, Америка распалась? Да хоть бы хны! Выходит, что устройство США покрепче будет, чем у СССР. Хотя советские газеты убеждают, что нет в мире лучше и справедливее страны, чем Союз республик нерушимый. Здесь все для человека. Ну да, конечно. Один из них сейчас кукует в камере, куда попал по сфальсифицированному обвинению.

Боялся ли Борис? На удивление, не очень. Да, временами страх накатывал. Попасть на зону очень не хотелось. Тогда он вспоминал пророчество монаха. Тот предсказал ему клевету с узилищем, и им реченное сбылось. Но далее монах предрек, что Бориса ожидает искушение мирскою славой. В колонии его не испытать, а это означает, что сидеть не будет. Пускай менты пришили дело, но у него имеются друзья, которые помогут. С этой мыслью он уснул…

Немолодой мужчина в костюме и рубашке с галстуком переступил порог комнаты, где обитали следователи. Прихрамывая, прошел к середине кабинета. Пока он двигался, Мурин разглядел на пиджаке его медаль и орден. Еще — ортопедический ботинок на одной ноге.

— Матвей Моисеевич Коган, адвокат, — представился вошедший. — Мне нужен следователь Мурин.

— Это я, — встал лейтенант. — Рад видеть вас, Матвей Моисеевич.

— Мы знакомы? — поднял брови адвокат.

— Нет, — лейтенант смутился. — О вас нам на юрфаке говорили.

— Надеюсь, не ругали? — улыбнулся Коган.

— Нет, что вы! — закрутил головой следователь. — Хвалили. Лучший адвокат республики. Чем обязан вашему визиту?

— Городской коллегией адвокатов назначен защищать в суде Бориса Михайловича Коровку. Вы вели следствие по его делу?

— Да, — ответил Мурин. — Но, позвольте… Вы знаменитый адвокат, а там простая хулиганка. Дело-то пустяшное.

— Для кого пустяк, а кому-то заключение под стражу, — хмыкнул адвокат. — Причем, заметьте, не рецидивисту, а гражданину, прежде не судимому. Которому вдруг оказаться в камере — тяжелое испытание. Могу я встретиться с подследственным?

— Да, конечно, — ответил уязвленный этой отповедью Мурин и достал из сейфа папку. — Дело готово. Можно предъявлять обвиняемому и защитнику. Не хотите прямо здесь ознакомиться?

— Давайте соблюдать формальности. Я изучу дело в присутствии подзащитного в изоляторе. У отдела ждет такси, — ответил Коган. — Предлагаю зря не тратить время…

Дорогой Мурин размышлял. Почему защитником столь незначительной фигуры как Коровка, был назначен Коган? Тот, чье имя с восхищением и страхом на устах произносит вся милиция республики? Прокуратура, кстати, тоже. Коган не пропустит ни одной ошибки в деле, небрежности или торопливости. Если захочет, сам встретится с фигурантами дела, уточнит, что же они на самом деле хотели рассказать дознавателю. И тогда держись! В суде развалит обвинение на раз.

«Предупрежу Пинчука, — подумал лейтенант. — Пусть знает. Если накосячил с доказательствами, пускай готовится за это получить. И примет меры. Здесь замешан секретарь горкома партии. Пусть звонит судье и прокурору. Потому что, если вдруг Коровку оправдают, Григоровичу несдобровать. Нам на орехи прилетит…»

Такси доставило их на Володарского к Пищаловскому замку. Под лязг электрических замков, постоянно гремящий в гулких коридорах, следователь провел адвоката, предъявившего ордер юрконсультации, на лестницу, ведущую на второй этаж. Поднявшись по ступеням, они вступили в коридор, где по левую сторону имелись следственные кабинеты, а по правую — «пеналы», куда временно засовывают заключенных, пока за ними не придет конвой. Обоих вид не удивил — бывали в этом коридоре не по разу. Лейтенант зашел во второй по счету кабинет, следом прохромал защитник. Заказав привести подследственного, Мурин предложил Когану присесть.

Кабинет, как и прочие в этом коридоре, представлял собой комнату со скудной мебелью — грубым столом и прикрученными намертво к полу табуретами. Все покрыто толстым слоем краски, как и стены — голые, без плакатов и портретов. Даже столь любимого милицией изображения Дзержинского не наблюдалось. Вид из единственного зарешеченного окна открывается во двор СИЗО.

Ждать пришлось недолго. Скоро дверь открылась, и в кабинет вступил подследственный. Только здесь он опустил руки, до этого сведенные за спиной.

— Присаживайтесь, гражданин Коровка, — сказал Мурин, указав на табурет напротив их стола, и добавил, когда тот подчинился. — Приступим…

Часом позже с той же папочкой в руках он вышел из СИЗО довольный. Процедура предъявления «двухсотки»[14] прошла без затруднений. Для начала Мурин представил Коровке адвоката и испросил его согласия на назначение Когана защитником. Тот не возражал. После чего папка с уголовным делом перешла в руки адвоката. Тот стал ее листать, периодически спрашивая подзащитного об обстоятельствах случившегося. Тот все отрицал, утверждая: «Меня подставили». Коган что-то помечал в принесенной с собой тетради. Мурин, не теряя времени, вел необходимый протокол. Когда беседа завершилась, Коган его молча подписал и посоветовал сделать тоже и Коровке. Тот слегка поупирался, но защитника послушал. После чего Коган попросил следователя оставить их наедине. Лейтенант не возражал. Вложив подписанный сторонами прокол в папку с делом, забрал его и удалился. И вот сейчас, шагая к остановке, думал, что расхваленный Коган не такой уж и страшный. Ходатайств он не заявлял. С подследственным повел себя как обыкновенный адвокат, назначенный по делу в приказном порядке. Затруднений с ним, скорей всего, не будет — особенно, если предпринять намеченные меры. Суд вынесет Коровке приговор, а Мурин после будет всем рассказывать, как расследованное им дело не смог порушить даже сам великий и ужасный Коган…

— Коровка — на выход! Без вещей, — велел заглянувший в камеру надзиратель.

Борис встал с нар и направился к двери. Надзиратель отвел его в кабинет, где за столом сидели знакомый ему следователь Мурин и немолодой человек в костюме. На пиджаке его виднелись орден и медаль.