Девочка с косичками

Между нами висит странное напряжение. Но мы – Абе и я – не существуем. «Нас» нет.

Если бы я шла с таким верзилой, как Тео, или с кем-то вроде Сипа или Румера, это привлекло бы внимание. А с Абе – нет. Ну и прекрасно, ведь он единственный, с кем я чувствую себя более-менее свободно.

– Двое больших детей, – пошутил Франс. – Ничего необычного.

Абе уже за двадцать, но он рассмеялся! Ну а мне не до шуток.

Хихикая, я прохожу мимо таблички с надписью «Евреям вход воспрещен» – из-за нее я перестала бывать в парке. Абе притормаживает и обнимает меня. «Петер! – думаю я. – Если бы не фрицы, я стояла бы здесь с ним! И обнимал бы меня – он!»

– А эта акция ничего себе, правда? – шепчет Абе мне на ухо.

Навстречу идут двое немецких солдат в серо-зеленой форме с винтовками за плечами. Когда они приближаются, Абе быстро притягивает меня к себе. Я поскорее зажимаю между нами мамину сумочку. От Абе это не ускользает, и он склоняется ко мне со словами:

– Все для отечества, милая Фредди!

– Не зови меня так!

Его колючий подбородок касается моей щеки. Чего доброго, сейчас еще поцелует!

– Прошу простить, милая дама, – по-доброму подкалывает меня он. – Боитесь, что соседи увидят вас с ухажером?

Я пугаюсь. Хотя нет, вряд ли Петер как раз сейчас гуляет в парке.

Абе сжимает мое плечо. Солдаты уже в пределах слышимости. Я чувствую на лице его дыхание. Его губы совсем близко. Но целоваться в первый раз в жизни – и с Абе? Я рывком отворачиваюсь. Нет уж, спасибо!

Солдаты проходят мимо. Один из них ухмыляется.

Мы делаем еще один небольшой круг по парку, я то и дело хихикаю. Убедившись, что немцы отошли далеко и остановились покурить, Абе шепчет:

– Пора.

Как можно быстрее, но прогулочным шагом, чтобы не привлекать внимания, мы подходим к трансформаторной будке.

– Видишь кого-нибудь? – спрашивает Абе.

По другой половине парка проезжают две машины и два велосипеда. Наша половина пуста. Солдаты отошли еще дальше, я их даже не вижу.

– Никого.

Абе тянет меня за собой, за будку. Она тихо жужжит.

– А тебя не ударит током? – шепчу я.

Он достает из кармана куртки кошки, торопливо привязывает их к ботинкам и качает головой.

– Я ведь не ножницами резать буду.

Он по-обезьяньи вскарабкивается на деревянный столб, я верчу головой по сторонам. Никто не идет. Или все-таки?.. Нет. Никого. Открываю мамину сумочку, достаю из нее первую бутылочку с бензином и выплескиваю содержимое на будку. Затем проделываю то же со второй.

Никого? Окна здания, где располагаются СД и СС, затемнены, как все окна в городе, но как я могу быть уверена, что никто не следит за парком через дырочку в занавеске? Что нас никто не видит?

– Да поторопись же! – задрав голову, нервно шепчу я.

Абе достает из внутреннего кармана перчатки и плоскогубцы и перекусывает провода. Ощущение такое, будто я крепко зажмурилась: вокруг воцаряется кромешная тьма.

В больших окнах зданий, граничащих с парком, тьма оживает. Кричит мужской голос, распахивается окно, раздается еще один крик.

Абе соскальзывает со столба и падает. Срывает кошки с ботинок, чиркает спичкой и бросает ее на крышу будки. Та мгновенно вспыхивает. Я завороженно смотрю на потрескивающее ярко-оранжевое пламя, но Абе хватает меня за руку и тянет за собой. Мы торопливо крадемся, бежим, летим, сломя голову вырываемся из парка, а по улице уже тяжело топают сапоги. Заводится мотор автомобиля. Фары пронзают темноту. Бегущие солдаты. Карманные фонарики. Вой сирены.

Повернув за угол, мы запрыгиваем на наши велосипеды.

– До встречи, милая дама, – говорит Абе. И неожиданно целует меня в щеку. Быстро, но нежно.

Я молча срываюсь с места и несусь в противоположную от него сторону. Неистово крутя педали, несусь к дому в объезд. Сердце колотится, будто я влюблена.

Ну, как я себя показала, назавтра, во время сбора в лесу интересуется Вигер. При этом он несколько раз двусмысленно приподнимает рыжеватые брови. Пошляк.

Абе показывает большой палец.

– У нее талант!

Я складываю руки на груди. Мужчины смеются.

– Что они себе думают? – шепчу я Трюс. – Что мы туда целоваться ходили, что ли?

– Не обращай внимания, – не понижая голос, отвечает сестра. – Мужики! Что с них взять?

5

Мы воруем удостоверения личности. Доставляем адресатам поддельные или краденые продовольственные карточки и подпольные газеты. Разносим почту тем, кто прячется от немцев. Отвозим еврейских детей в тайные убежища – немцы арестовывают и увозят все больше евреев. Мы старательные ученицы Сопротивления и делаем важное дело, но Франс обещает, что наша первая настоящая операция еще впереди. Я считаю дни. Теперь, когда я приняла решение, мне очень хочется сделать что-то большое. Я слушаю рассказы наших мужчин и представляю себя на их месте. Жизнь до Сопротивления кажется скучной.

«Наберись терпения, девочка», – говорят мне. Или: «Потерпите, барышня». Только Франс к нам так больше не обращается. О нашем «экзамене на храбрость» он никому ни словом не обмолвился.

– Остальные еще узнают, с кем имеют дело, – убеждаем друг друга мы с Трюс.

И вдруг она начинается, настоящая работа. В сентябре сорок второго. Для подготовки мы с Трюс и Франсом несколько дней подряд ходим гулять от площади Хаутплейн до лесопарка Харлеммерхаут. Для меня этот незнакомый район с его широкими аллеями, виллами и статными особняками – все равно что заграница. Кажется, тут даже небо выше. Здесь можно широко раскинуть руки, можно мечтать и дышать всей грудью. В нашем районе так не развернешься.

– Мы не слишком привлекаем внимание? – спрашивает Трюс после того, как мы несколько раз прошлись по улице туда и обратно. На противоположной стороне стоят несколько фрицев с винтовками в руках.

– А среди них его нет? – спрашиваю я.

– Помалкивай! – огрызается Франс. – Что я вам говорил?

– На улице ни слова о нашей «мишени», – послушно повторяю я.

Трюс улыбается, но Франс выстреливает в меня убийственным взглядом.

Я бормочу извинения. «Слушай, действуй, молчи», – часто говорит Франс. И на последнем слове всегда смотрит на меня.

Он отводит нас в кафе «Клейне Бринкман» на углу улицы Тамплиеров, напротив ресторана «Мужской клуб». Выдавая себя за нашего дядю, заказывает нам по чашке мерзкого суррогатного кофе. Мы с Трюс делаем вид, что ходить в кафе для нас – привычное дело. Народу здесь мало. За дальним столиком устроились четыре старика, за барной стойкой – еще двое.

К счастью, можно не опасаться, что сюда зайдет Петер. Он слишком занят, чтобы таскаться по кафе. В отличие от моего отца. Но тот живет в другой части города, на реке Спарне, в старом судне, переоборудованном под дом. Здесь мы с ним не столкнемся. Да мы вообще никогда с ним не сталкиваемся. У меня есть отец, но нет папы. Он как дальний родственник, который изредка заглядывает в гости. Свободный как птица. Таких в клетке не держат, говорит он.

Мы сидим за столиком с потертой кружевной скатертью и букетом искусственных цветов. Отсюда открывается прекрасный вид на вход в ресторан «Мужской клуб».

– Туда наша «мишень» часто водит девушек, – сказал Франс.

Но в тот день он, как назло, не появляется.

На следующий день мы снова идем в кафе с дядюшкой Франсом, но фриц по-прежнему не показывает носа. А мы целую вечность киснем над нашими чашками водянисто-коричневого кофе и таращимся на выведенные на стене ресторана буквы: «КАФЕ-РЕСТОРАН “МУЖСКОЙ КЛУБ’’. ДНЕВНЫЕ и ВЕЧЕРНИЕ КОНЦЕРТЫ». Торчим там до тех пор, пока официант не опускает светомаскировочные занавески и разглядывать становится нечего.

На третий день в кафе «Клейне Бринкман», когда мы уже перебрали все темы для разговора, а букет на столе лишился последнего листочка, Франс кивком указывает на улицу и, затаив дыхание, произносит:

– Вон он.