Страница 13 из 15
– Как тебя зовут? – спрашивает фриц.
– Вера, – отвечаю я и тут же добавляю, что мне восемнадцать.
И краснею: даже в мои семнадцать никто не верит. Но он одобрительно кивает. «Und Sie?[20]» – думаю я. Ему, должно быть, полтинник, не меньше.
Прежде чем он успевает задать следующий вопрос, я спрашиваю его имя – действительно, Генрих, – откуда он, и где находится Наумбург, и сколько он уже в Нидерландах – можно подумать, он здесь на каникулах. У меня отлично получается. Спрашиваю, скучает ли он по родным.
Он склоняется ко мне, щиплет за щеку и говорит:
– Когда я встречаю таких хорошеньких девушек, как ты, не скучаю.
У меня перехватывает дух. Не вздумай шлепнуть его по руке! Или облить шоколадом. Мило улыбайся, будто это экзамен на храбрость. Я опускаю голову и одариваю его смущенной улыбкой.
Я становлюсь кем-то другим – девочкой, которая не знает, что ответить. Он, этот фриц, Генрих, нагло разглядывает меня и скалится. Лучше бы он оставался для меня лишь мундиром, не превращался в человека с именем. Даже его лица я видеть не желаю. Пытаюсь смотреть на отдельные части лица, не воспринимать его как целое. Толстая нижняя губа, широкие черные брови, голубые глаза – как я и думала. Не выходит. Он становится человеком, мужчиной, у которого есть имя.
Я опускаю глаза. Официант, проходя мимо, положил рядом c моим стаканом бумажную соломинку, но допить через нее последние капли, не хлюпая, невозможно. Но нельзя же оставить их на дне? По-настоящему я почувствовала вкус только первых глотков. Какая жалость!
Не хотела бы я еще?
Я киваю, растягиваю рот в улыбке.
– Да, с удовольствием.
Наши уже поджидают в лесу или нет? Когда мне нужно выманить его на улицу? Заподозрит ли он неладное, если я предложу уйти слишком быстро? Не исключено. Фриц хочет познакомиться поближе, надо позволить ему это сделать. Другого выхода нет. Но чего именно он хочет? Что, если он по-настоящему даст волю рукам?
К горлу подступает тошнота, шоколад поднимается обратно. Я удерживаю его в рту, снова проглатываю. Ставлю локти на стол и кладу голову на руки. Спазм медленно отпускает меня.
Где сейчас Трюс? Наверное, стрелой домчалась до Вагенвег, уже уехала оттуда и теперь караулит на краю леса. Мы ни о чем не договорились, но Франс и старик Виллемсен – или кто-то другой – наверняка уже заняли позиции в лесной чаще. А вдруг она не застала их в штаб-квартире? Да нет, конечно, застала. Не их, так других. И эти другие теперь затаились на лесном посту.
Официант ставит передо мной еще один стакан шоколада. А что, если наших нет? Меня вот-вот стошнит от волнения, я зажимаю рот рукой.
Нужно дать Франсу и Виллемсену побольше времени. На всякий случай.
Фриц берет меня пальцами за подбородок и поднимает его, стараясь заглянуть мне в глаза.
– Что варится в этой хорошенькой головке? – спрашивает он.
Я чувствую, как на щеках выступает румянец. Он смеется и добавляет по-немецки:
– Неприличные мысли?
Я цепенею, и он это замечает.
– Verzeihung[21], – говорит он, склоняется ко мне и ласково поглаживает мою руку.
Можно подумать, у него есть чувства. Но ведь я знаю, что он творил? Пытал людей вот этими лапами. Резиновой дубинкой… Не думай об этом! Я смотрю на большие мужские ладони, что лежат на моих. Не вырывай рук! Не вырывай. Его широкий рот совсем близко к моему. Я нервно сглатываю.
– Вера, милая, я ведь просто шучу.
Я чувствую его пивное дыхание. Теплый запах въедается в кожу. Внезапно он встает, подмигивает и говорит, что ему нужно в уборную. Будто дает мне возможность уйти, если я этого хочу. На блюдце аккордеониста падает монетка, и фриц исчезает за дверью уборной.
Я съежилась так, что плечи почти достают до ушей, и едва дышу. Надо успокоиться. Нужно попытаться успокоиться. Притвориться более опытной. Дать понять, что он мне нравится. И взять дело в свои руки. Я несколько раз глубоко вдыхаю и выпрямляю спину. Прислушиваюсь к тому, что поет аккордеонист: Auf der Heide blüht ein kleines Blümelein. Und das heißt: Erika[22]. Нетрудно протяжно подпевать ему после каждой фразы: «Э-э-ри-ка».
– Скажи-ка начистоту, – начинает фриц, как только вновь садится напротив.
Я резко поднимаю голову. Он меня раскусил! Почуял неладное. Я испуганно смотрю на него. Он какое-то время пытливо разглядывает меня, потом похлопывает по руке и говорит:
– Ты ведь пошла со мной, не только чтобы угоститься шоколадом, правда? Скажи честно! – Он качает головой и озорно усмехается.
Я не отвечаю, и он продолжает:
– Тебе нравится моя форма?
Форма? Я не могу выдавить из себя ни звука и только энергично киваю. Он снова смеется. Хоть бы он уже перестал смеяться и обращаться со мной как с маленькой девочкой!
– Я… Да… Она красивая, – мямлю я. – Вы… офицер?
Он самодовольно улыбается.
– Я полицейский, Служба безопасности рейхсфюрера.
Я киваю. Офицер, как же!
– Милая ты девчушка, – говорит он. – Смешишь меня.
Да, это я уже поняла.
Он достает из нагрудного кармана портсигар, вынимает сигарету и зажигает ее.
Протягивает мне портсигар. Я качаю головой.
– Ну и правильно, – говорит он. – Курящие женщины менее пригодны к репродукции. Пей!
Он щелкает по моему стакану и смотрит, как я пью, будто послушный ребенок. Пью, не чувствуя вкуса. Потом он вынимает что-то из кармана и кладет передо мной. Пять рейхсмарок.
Орел с распростертыми крыльями на венке со свастикой. Я непонимающе таращусь на него. Фриц облизывает губы, пододвигает монету ко мне и кивает.
– Это тебе.
Значит, он решил, что я… У меня за спиной звенят бокалы, горланят и хохочут солдаты, но все это кажется ужасно далеким.
– Ладно, – говорит фриц и кладет рядом еще одну монету.
О нет! Я поскорее забираю деньги, пока он не положил еще.
– Купи себе что-нибудь красивое, – говорит он.
Официант ставит на наш столик бутылку с воткнутой в нее свечой и чиркает спичкой. Мой фриц выглядит ужасно довольным. Он снова берет меня за подбородок и снисходительно говорит:
– Ничего, что ты не блондинка. У тебя такие правильные черты лица. Ты арийка. – Он нежно проводит пальцем по моей скуле. – И несомненно нордической расы. Несомненно.
Я пытаюсь изобразить улыбку.
Аккордеонист поет: «Deutschland erwache aus deinem bösen Traum!» Я отстукиваю ритм пальцами. «Gib fremden Juden in deinem Reich nicht Raum!»[23] Я резко останавливаюсь и вдруг слышу собственный сердитый голос:
– А что, если бы я не была арийкой? Что, если бы я… – Да. Хочу проверить его реакцию. В притворной задумчивости я поднимаю глаза к потолку. – Что, если бы я была еврейкой?
Он давится дымом, захлебывается в кашле.
– Еврейкой? Ты?
– Нет-нет, никакая я не еврейка! – быстро успокаиваю его я.
Он хохочет.
– Как бы я тогда поступил? – Он выпячивает губы, наклоняется ко мне, его мясистая нижняя губа касается моей. – Что ж, крысу ведь я целовать не стал бы?
Я хватаю стакан шоколада, соломинка ускользает от меня, я поскорее засовываю ее в рот и пью. Напрягаю каждую мышцу на лице, чтобы не выдать себя, скрыть свои чувства.
Боже, он наверняка меня раскусил! Чего доброго, еще все испорчу! Спокойно. Спокойно. Что теперь делать? Что бы сделала на моем месте Вера из «Свадьбы с третьей попытки»? Я наклоняюсь к нему поближе, кладу руку себе на грудь и оглядываю его снизу доверху.
– Sie gefallen mir, Herr Offizier[24], – говорю я.
Он разражается хохотом. Берет мои ладони в правую руку, а левой поглаживает руку там, где рукав блузки обнажает ее, а я… я обмираю, но не протестую. Отвожу глаза и ловлю на себе взгляд одного из солдат. Мой фриц это замечает. Внезапно мне хочется покончить со всем как можно скорее.
20
А вас? (нем.)
21
Прошу прощения (нем.).
22
«На пустоши распускается маленький цветок. И имя ему: Эрика» (нем.). Немецкий марш, воспевавший любовь к родине.
23
Германия проснулась от дурного сна! Не давай места иноземным евреям в Твоем Царстве! (нем.)
24
Вы мне нравитесь, господин офицер (нем.).