Страница 12 из 15
– Чуть позже, – холодно говорит ему Трюс.
В ресторан то и дело заходят новые посетители. Но не наш фриц. От вызывающей позы сестры не осталось и следа. Грудь снова исчезла, плечи и спина ссутулились. Всякий раз, когда открывается дверь, мы вглядываемся в улицу, где становится все тише и темнее.
Снова подходит официант.
– Давай еще по сорбету? – предлагаю я Трюс.
– Нет, – говорит она, – это уже слишком.
– Нет так нет, – соглашаюсь я.
Но мы съедаем еще по одному. Уже совсем поздно, и нам начинает казаться, что дольше здесь оставаться нельзя: это вызовет подозрения. Наш фриц уже не появится, это ясно. Трюс с видом уверенной в себе женщины подает знак официанту.
– Счет, пожалуйста! – кричит она.
Официант приносит чек.
– Двенадцать гульденов шестьдесят центов. – Он замирает в ожидании.
– Двенадцать шестьдесят? – переспрашивает Трюс.
Я обмираю. Двенадцать шестьдесят! С пылающими щеками Трюс кладет на стол десятку, полученную от Франса.
– Мне добавить нечего, – бормочу я. – Это была ее идея.
– Двенадцать гульденов шестьдесят центов, – отчеканивает официант.
– Да-да, минуточку.
Трюс вскакивает на ноги, копается в одном кармане пальто, в другом, во внутреннем кармане. Кладет на десятку монету в двадцать пять центов. Испуганно глядит на меня.
Теперь вскакиваю и я. Роюсь в карманах. Двадцать центов! Я кладу их на стол. Трюс тем временем находит еще двадцать пять. Во внутреннем кармане я нащупываю две монетки: пятачок и один цент. Качаю головой: у меня все.
Трюс беспомощно смотрит на официанта.
– Простите, пожалуйста, – по-девчачьи писклявит она.
Потупившись, я изучаю носки своих туфель, но чувствую, что на нас направлены взгляды всех мужчин в ресторане.
Официант хватает Трюс за правое плечо, меня – за левое и сквозь собравшуюся у бара толпу толкает нас к выходу.
– Грязные шлюхи! – кричит он. – Вон отсюда!
Вокруг хохочут и присвистывают. На пороге он отпускает нас. Трюс торопливо распахивает дверь, и я выскальзываю за ней на улицу. Вообще-то, теперь надо в лес, сообщить Франсу о провале, но я сажусь на велосипед, Трюс запрыгивает на багажник, и в темноте мы молча едем домой.
Без мамы дома пусто. Из единственного крана – на кухне – капает вода, подчеркивая тишину. Стены неприветливо холодные. Дом словно умер, когда его бросили прежние жильцы.
Я замечаю, что Трюс пробовала платком снять с лица макияж. Щеки все в пятнах, а кожа вокруг глаз синяя, будто ее побили. Она выглядит устало, помято, дешево.
– Дай-ка сюда. – Я плюю на платок и пытаюсь стереть черные разводы у нее под глазами, пока сестра не увидела себя в зеркале. Помаду можно не стирать: съедена вместе с сорбетом.
– Вот так, – говорю я. – Теперь ты снова Трюс.
7
В воскресенье вечером мы молча едем в штаб-квартиру, отчитаться. Трюс в седле, я на багажнике. Мимо проплывает стена с надписями: «ЧИТАЙТЕ “НАРОД и ОТЕЧЕСТВО”[17]» и «МЮССЕРТ ПОБЕДИТ». А вот дом моей одноклассницы Софии, откуда грузчики выносят большой блестящий комод, стулья и стол и загружают в фургон. Я и не знала, что София еврейка. Вот «Крейндел» – пошивочное ателье двух братьев-евреев, пустое, хотя еще вчера я видела, как туда заходили клиенты. На опечатанной двери висит объявление о закрытии. Город – как рот, в котором остается все меньше зубов, думаю я, и вдруг, на Хаутплейн…
Трюс сворачивает с Рамсингел на площадь, и я вижу его. Метрах в десяти от нас на тротуаре стоит фриц, такой же, как все они, в фуражке – тьфу, это их помпезное обмундирование! – горделивая выправка. Но вот он слегка оборачивается, я вижу красивое лицо с темными широкими бровями и понимаю: это наш. «Мишень».
– Трюс! – Я тычу сестру в спину.
Она проносится мимо него, заворачивает за угол. Пока она закрывает мамин драндулет на замок, я окидываю ее тревожным взглядом. Ни макияжа, ни каблуков, скучная серая юбка, плоские туфли. Ничего общего с той женщиной, которой она была вчера…
Что ж, ничего не поделаешь.
Мы со всех ног мчимся обратно на Хаутплейн. Добежав до угла, переходим на шаг, выпрямляем спины, приклеиваем на губы улыбки и рука об руку праздным шагом идем навстречу нашему фрицу. Взгляни на нас, думаю я. Взгляни же! Заметь Трюс. Но он уставился на что-то у себя в руке – на записную книжку, что ли?
Еще несколько метров. Он все еще не обращает на нас внимания. Я громко смеюсь, будто в ответ на шутку. Ха-ха. Есть! Он поднял глаза! Подходит ближе. И смотрит.
На меня. Он смотрит на меня.
Я сжимаю руку сестры. Сделай что-нибудь, Трюс. Скажи что-нибудь. Улыбнись. Нужно подцепить его на крючок, прямо сейчас. Тогда я сгоняю на Вагенвег, и Франс все организует. Давай же, Трюс! Но Трюс точно окаменела. Я жму крепче, и, будто по нажатию кнопки, из ее рта вдруг вырывается визгливое хихиканье. Ни разу не слышала, чтобы она так смеялась.
– Guten Tag, die jungen Damen[18], – говорит немец.
Не знаю, какой голос я ожидала услышать. Кажется, я думала, что немцы способны только орать и рявкать. Но этот голос – низкий, бархатный. Голос красивого мужчины.
Он останавливается. Мы тоже. Его взгляд по-прежнему прикован ко мне.
– Здравствуйте! – говорю я и снова сжимаю руку Трюс.
– Здравствуйте! – повторяет она.
– So ein herrlicher Abend, ne?[19]
Я смотрю на Трюс в надежде, что его взгляд последует за моим.
– Да, – отвечает Трюс.
– Гуляете? – по-немецки спрашивает он.
– Да, – снова говорит Трюс. – Чудесный вечер для прогулки. – Ее голос такой же бесцветный, как и лицо.
«Чудесный вечер для прогулки»! Я невольно улыбаюсь. Мимо как раз проходят две женщины, уголки губ неодобрительно поджаты. В точности так люди иногда смотрят на маму с тех пор, как она в разводе.
– Скажи-ка… Можно тебя чем-нибудь угостить?
Воцаряется пауза, такая долгая, что я наконец поворачиваюсь обратно к фрицу.
– Да, это я тебе, – говорит он, обнажая в улыбке крупные желтоватые зубы.
Что ответить? Я нерешительно хихикаю.
– Так как?
– Меня, не… сестру? – лепечу я. – Она старше.
– Так вы сестры? – Он смеется. – Разве это возможно? Ты такая красивая, а она…
– Я согласна, – торопливо перебиваю я его, а про себя думаю: «Вот козел!»
– Она может пойти с нами.
– Ты уверена? – шепчет мне Трюс, будто не расслышав его, и я горячо надеюсь, что это вправду так. – Только честно!
Я уже ответила ему, но это неважно. Полсекунды – и решение принято. Такой шанс упустить нельзя. Но есть и другая причина. Он пригласил меня. Не Трюс. Меня. Во мне борются страх и долг, торжество и стыд. Я чувствую их всем своим существом.
Ответив сестре «да», я прислушиваюсь к себе, будто внутренне отступаю. Потом расправляю плечи, заглядываю фрицу прямо в глаза и говорю:
– С удовольствием. – И со словами: «А ты поезжай» – спокойно протягиваю Трюс ключ от велосипеда.
Сестра пытливо смотрит на меня. Я киваю ей, разворачиваюсь и ухожу с фрицем. Мои ношеные тусклые туфли тихонько шагают рядом с его блестящими коваными сапогами.
Вскоре его рука уже тянется к двери ресторана «Мужской клуб». О нет! Официант же меня узнает!
– Сюда мне нельзя, – выпаливаю я. – Напротив есть кафе, туда можно.
Фриц подмигивает мне и вытягивает губы, будто в поцелуе.
– Я разрешаю, – шутливо говорит он.
Значит, «Мужской клуб». Я торопливо вытаскиваю красные ленточки из косичек и провожу по распустившимся волосам пальцами вместо расчески. Фриц открывает дверь, и я следую за ним.
Надо же, думаю. Только посмотрите на меня! На улице почти стемнело. А я тут, в ресторане, сижу в уголке со своим фрицем и потягиваю горячий шоколад. Шоколад! Здесь его все еще подают! Ну или напиток, который очень его напоминает. Мой фриц пьет пиво. Я стараюсь не дышать слишком глубоко: немецкие солдаты дымят в свое удовольствие. У дверей уборных играет аккордеонист. Поди, из местных, решил подзаработать. За стойкой бара сегодня другой официант.
17
C 1933 по 1945 год – еженедельная газета нидерландского Национал-социалистического движения.
18
Здравствуйте, барышни! (нем.)
19
Чудесный вечер, не правда ли? (нем.)