Восход луны

Исмаил рассеянно слушал.

— Пришло время, и мир узнал о двух арабских ракетах…

— Я слышал о них, — проговорил Исмаил. — Это бутафория.

— Бутафория?! В одной боеголовке — бациллы бубонной чумы, в другой — радиоактивный стронций-90. Какая же это бутафория? Те, кто их производил, не хотели умирать шахидами. Профессор Вольфганг Пилц или доктор Хейнц Клайнфахтер действовали по принципу — после них хоть потоп. А вы — «бутафория»!.. Истинный мусульманин, шахид…

— Все это направлено против плоти. А душа бессмертна.

— Возможно. Но сколько б ни летала птица, она должна где-то сесть — на землю или на дерево. Не станет плоти — куда деваться душе?

— Была бы душа — плоть найдется. На то воля аллаха.

Исмаил всегда апеллировал к богу, когда ему не хватало аргументов для спора. Он наконец понял, для чего его пригласили сюда. Если бы он согласился скрепить какой-то контракт своей подписью, душа его пребывала бы в постоянном смятении. К тому же атомная бомба легко превратит мечеть в груду камней. Значит, надо твердо помнить: лучше свой серп, чем рукоятка чужой сабли. Исмаил вытащил огромные часы. Вообще-то в гостях неприлично смотреть на часы, но мусульманину это дозволено, ибо он не должен пропустить время очередного салята.

— Вы спешите, господин судья?

— Близится ночной салят. Я едва успею совершить омовение. — Последнюю фразу Исмаил произнес со значением: он давал понять, что после недостойного разговора и пожатия не слишком чистых рук надо непременно очиститься.

Посол сожалел, что не сумел склонить судью на свою сторону, но не терял надежды. Было уже поздно, гости расходились. Кемаль Ташан догнал Исмаила на мраморных ступеньках губернаторской лестницы и сказал вполголоса, так, чтобы никто не слышал:

— Сахиб Исмаил, я очень сожалею, что сегодня у нас совсем не было времени поговорить с глазу на глаз.

Исмаил ответил негромко:

— Аллаху будет угодно — еще не раз встретимся для приятной беседы. — Это означало: не бойся, не проговорюсь.

Ташан проводил его взглядом. Исмаил сел за руль, радуясь, что мучительный разговор с послом окончился ничем, но дьявольский голос нашептывал, что неплохо бы построить мечеть с голубыми куполами…

Исмаил отвел глаза от фотографии.

— Фотодокументы в наши дни перестали быть уликой. — Он произнес эти слова совершенно бесстрастно.

— Это как сказать. Читатели верят снимкам. Я опубликую обличающие вас фотографии, а вы ходите тогда по мечетям, объясняйте прихожанам, что к чему. Вот, скажем, ваша история с паломничеством…

— Паломничество должен совершить каждый мусульманин, если сделать это позволяют средства, здоровье. Нездоров — можешь вместо себя послать другого. — Исмаил говорил заученно, не вдумываясь в смысл слов, будто вечно полусонный заседатель шариатского суда.

— И под конвоем?

Исмаила передернуло. Джагфар со скрытым злорадством наблюдал, как его собеседник бледнеет, нервно теребит бородку, как на его тонкой шее вздуваются жилы. Судья полез за табакеркой, где хранился спасительный кат, — она оказалась пуста.

— Под каким конвоем?

— Вы-то совершили паломничество под конвоем!

Джагфар не спеша извлек из бокового кармана свой главный козырь — газетную полосу, развернул ее и осторожно положил перед Исма-илом, отодвинув в сторону кофейные чашки. Потом выпрямился, чтобы лучше видеть, как меняется выражение лица почтенного хаджи. Заголовок «Паломничество по принуждению?» был набран крупно, броско. Он-то прежде всего властно приковал к себе взор Исмаила. Судья похолодел.

— Это что? — тяжело дыша, вымолвил он наконец.

— Статья, которая пойдет в одном из очередных номеров, если…

«Опять ультиматум», — подумал Исмаил, вспомнив Фуада, многозначительно игравшего капроновой веревкой.

— Чего вы хотите от меня? — спросил он жалобно.

Теперь Исмаил ясно представлял себе грозящую ему опасность. Это конец. Голубая абая — священное одеяние, которое он не снимал последние дни, с ней придется проститься. Ее сочтут оскверненной. Не только в суде, но и на улице нельзя будет показаться. Сожгут дом… Да, его судьба в руках Джагфара. Исмаилу не хотелось сразу сдаваться, но сопротивляться не было сил. Судья откинулся в кресле, отдышался.

— Я постараюсь помочь. Аллах принимает молитвы раскаявшихся. Но не потому я соглашаюсь, что испугался шантажа…

— Шантажа?! — Джагфар поднялся со стула. — Нет, это не шантаж. И я еще не все выложил.

«Знает». Все-таки Исмаил сделал попытку уцепиться за соломинку.

— Нас попутал ивлис, когда мы осудили невиновную девушку…

— Не ивлис попутал — полиция. Впрочем, это все равно.

— Сахиб Джагфар, я, кажется, не перебивал вас…

— Прошу прощения. — Джагфар спрятал газетную полосу, взял со стола фотографии, перетасовал их, как колоду карт, и положил пачку снова рядом с чашкой. Сверху лежал снимок, запечатлевший «побиение ивлиса».

— Аль-Мамуна с его женами называть конвоем — грех. Аллаху было угодно послать мне в спутники этого благочестивого старика. Мы с ним и его женами были неразлучны всю дорогу. Они любезно предоставили мне место в автобусе. Разве это конвой?

— Но не о них ведь речь! Аль-Мамуна вы встретили уже в Мекке, в гостинице. А со свадьбы в Мекку кто вас сопровождал?

Судье показалось, что он летит в пропасть. Надо было покоряться, плыть по течению, чтобы не утонуть. Ясно: он угодил в ловко расставленные сети. Осталось. проявить гибкость и хоть как-нибудь сохранить достоинство хаджи.

— Я готов принести свои извинения Фариде аль-Баяти и оказать ей посильную помощь. — Судья снова вытащил из кармана четки. О, как ему хотелось, чтобы Джагфар удовлетворился сказанным, но издатель ждал другого. — Вы знаете, шариатский суд не может вмешиваться в дела полиции. Правда, Садык мой брат. Ради вас, всеми уважаемого человека, я попрошу его освободить Шауката… Но не надо этой мерзости. Устами бога прошу. — Исмаил устремил взгляд туда, куда Джагфар спрятал газетную полосу. Это была полная капитуляция.

Джагфар торжествовал. Его излюбленный прием в борьбе с противником оказался безошибочным и на сей раз. Но он ничем не выдал своей радости и лишь спросил:

— Срок?

Вошел Мади, готовый растерзать издателя, — ведь это из-за него хаджи опаздывает в суд. Уже прислали человека выяснить, не случилось ли чего с Исмаилом. Мади наклонился к хозяину:

— Хаджи Исмаил, человек из суда. Там ждут…

Исмаил раздраженно отмахнулся:

— Передай, что сегодня слушание дела не состоится. Я болен. Болен, слышишь? Что за народ! Завернут тебя мертвого в саван и то не поверят, скажут: «От холода…»

Мади растерянно заморгал глазами и удалился. Таким раздраженным и злобным он не видел своего хаджи ни разу.

Исмаил перебрал несколько жемчужных зерен в четках, чтобы успокоиться, потом сказал:

— Срока не назову. У Садыка свои законы, свое начальство. Я вообще не уверен, что он выполнит мою просьбу.

— Выполнит. — Джагфар выразительно похлопал себя по карману, где хранилась статья. — Или сегодня же Шаукат вернется к своей жене, или в следующем номере «Аль-Камарун»…

Хаджи Исмаил на миг встал в позу.

— Вы не думаете, что это будет закатом вашей «Аль-Камарун» — вашей «Луны»?

— Нет. Это, наоборот, будет ее восходом. Моя «Луна» и впредь с высоты собственного «минарета» намерена высвечивать темные делишки, где бы они ни совершались. Газета разговаривает уже не с несколькими сотнями читателей — тираж растет изо дня в день. Часть его идет в столицу. Моя «Луна» бросает свой свет далеко.

— Шантаж — вот твой минарет.

— Почтеннейший хаджи, не надейтесь меня уязвить. Подумайте лучше о том, что время не ждет.

Исмаил вспомнил, как спас в свое время Садыка от военного трибунала. Надо полагать, Садык этого тоже не забыл…

Судья спрятал четки, вытащил свои знаменитые золотые часы и, не глядя на циферблат, проговорил жалобным голосом — так говорила бедная Фарида на суде: