Восход луны

Конечно, надзиратель догадывался, от кого можно было ожидать такое оскорбительное надругательство. Вспоминая об этом, Фуад решил за благо не показываться в городе, иначе можно наколоться на дурной глаз Садыка. А укрыться негде, и дом Шауката наверняка «под колпаком»… Фуад тоже высунул голову в окно, вдыхая отработанный бензин, смешанный с пылью и ароматом горелого мяса. Везде жарили мясо, везде толпились люди, и машина шла невыносимо медленно.

Наконец она двинулась быстрее, в раскрытые окна залетал ветерок, дышать стало легче. Старуха, лежавшая на заднем сиденье и, как рыба, выброшенная на берег, ловившая ртом воздух, немного приободрилась и заговорила тихо и печально:

— Не сотворил имам чуда, не было оно, значит угодно аллаху…

Умма-Джамилия искренне верила в возможность исцеления Рири, иначе она не потратила бы на путешествие большую часть денег, сбереженных ею на собственные похороны. Не дошли ее молитвы до бога. Что ж, еще год она будет молить аллаха и, если будет жива, через год пошлет с кем-нибудь Рири в Мекку.

— Конечно, Умма-Джамилия, имам мог сотворить чудо. — Фуад делал вид, будто согласен со старухой, чтобы не обидеть ее. — Но, может, вчера у него не той чалмой голова была повязана, лицо не туда было обращено. Может, его отвлек кто-то…

Старуха не могла взять в толк, шутит парень или говорит всерьез, а Рири не смела вступить в разговор. Ей стало очень горько. Она ведь тоже верила в чудо, когда стояла на коленях под палящим солнцем, и хотела даже наложить на себя руки, когда чудо не совершилось.

Фуад подумал о своих старых знакомых — ловцах жемчуга. Сколько среди них слепых! Удивительно, люди, у которых от долгого пребывания под водой резко ухудшилось зрение, а то и совсем пропало, казалось бы, должны уши затыкать, услышав о промысле. Ничего подобного. Они обязательно провожают и встречают ловцов жемчуга, совсем слепые нанимают мальчишек-поводырей, но обязательно идут на пристань. Как тяжело было Фуаду видеть их обезображенные лица — цена «даров моря»! Но бедная Рири не получала даров ни у моря, ни у земли. А как пошел бы жемчуг к ее красивому лицу…

— Насчет имама я не знаю. — Шаукат, выехал на шоссе, увеличил скорость. — Но я знаю место, где творят чудеса. Настоящие.

Рири насторожилась.

— Где? — повернулся Фуад к Шаукату.

— В Одессе. Это город в Советском Союзе. На берегу Черного моря. Не слыхал?

— Слыхал, — неуверенно сказал Фуад.

— Там есть Глазная больница имени академика Филатова. О чудесах, что происходят в ней, говорит весь мир. Туда бы Рири. Ей бы там помогли, это точно.

— Филатов, говоришь?

— Да. Вот волшебник, куда твоему имаму до него.

— А он еще жив?

— Не знаю. Мне рассказывали люди, что был такой случай. С каникул вернулся студент-африканец. Вернее, его привезли, потому что он был совершенно незрячий. Ослеп в бою. Перед ним взорвалась мина. Его отправили в Одессу к самому доктору Филатову или, может быть, в институт его имени. Через месяц или два студент возвратился без поводыря.

— Зрячий?

— Да. Только цвет глаз изменился. Были черные глаза, а вернулся с голубыми.

— Почему с голубыми?

— Заменили роговицу. Африканец стал голубоглазым, как многие русские.

Рассказ друга произвел на Фуада глубокое впечатление. Его фантазия получила пищу, и какую! И все же ему не верилось, хотя он не раз слышал, что медицина творит чудеса. Вот бы отвезти в Одессу слепых ловцов жемчуга. А Рири? У Рири глаза целые, в них смотришь и не подумаешь, что они не видят.

А Рири старалась представить себе волшебника ученого с огромной белой бородой, в белоснежном одеянии. У него, конечно, голубые глаза, очки и волшебная светящаяся палочка в руках. Школу, в которую когда-то Рири ходила, однажды посетил врач-окулист. Он осматривал пораженные трахомой глаза ребят. В руке у доктора была стеклянная палочка, он водил ею из стороны в сторону, а больные ребятишки следили за ней…

Машина шла, обгоняя автобусы. Давно исчезла Медина, утонули в дымке и ее высокие, вонзавшиеся в небо минареты. Пустыня вокруг хранила молчание. Дышащие зноем холмы таяли в мареве. «Мерседес» мчался почти без остановок. Фуад думал о том, как их встретит граница, будут ли пограничники столь же беспечны…

К границе они и на этот раз подъехали за полночь. Машина затормозила перед шлагбаумом, Шаукат и Фуад достали документы.

Дежурили, как это ни удивительно, те же пограничники, что и в первый раз. Медлительный сержант, можно сказать старый знакомый, предложил им открыть багажник; удостоверившись, что там нет ничего, кроме ящика с пустыми бутылками, он заглянул в машину и высветил тусклым фонариком лицо старухи, потом лицо Рири.

— Туда вы везли старика! — изумил он друзей своей памятливостью. — Где он?

Фуад благодушно усмехнулся:

— О, он уже ликует в райских садах. От горы Арафа прямо к аллаху… Вместо него вот другие… По дороге подобрали.

Пограничник сладко зевнул и махнул рукой.

Шлагбаум открыли. «Мерседес», на миг ослепив светом фар флегматичного сержанта, рванулся вперед. Теперь пограничники их не догонят, даже если вздумают гнаться за ними. У Фуада отлегло от сердца. Наверняка их бы задержали, если бы они сейчас везли Исмаила…

Под колесами лимузина была родная земля, таившая в себе опасностей не меньше, чем вся Аравийская пустыня. Машина мчалась навстречу этим опасностям.

ГРОМ СРЕДИ ЯСНОГО НЕБА

В главе раскрывается тайна, которой два «ангела» окружили одного пилигрима. Этого пилигрима «ангелам» удалось связать клятвой вблизи мусульманских святынь

Издатель газеты «Аль-Камарун», знавший, что Шаукат уже на свободе, не удивился его появлению. Джагфар хлопотал за Шауката, хотел помочь талантливому поэту и не менее талантливому репортеру.

— Где же до сих пор тебя ивлис носил? — таков был первый вопрос Джагфара. — Я его жду, жду, а он бог знает где пропадает. Еще минута и ты бы не застал меня здесь. Ты что, зазнался, решил, что стенные газеты делать доходнее? Ладно, я шучу, но, понимаешь, я думал, ты из каталажки сразу прибежишь ко мне, а ты заперся в своей каморке. Что ты там делал?

— Я работал.

— Понимаю, стихи писал. Конечно, столько впечатлений, эмоций… Поэт хорошо пишет, когда он влюблен, или голоден, или обижен — словом, выбит из колеи. Давай тогда стихи.

— Стихи тоже будут, но эти дни я полностью посвятил тебе, то есть твоей газете. Так что не очень-то нападай на меня.

— Не хочешь ли ты сказать, что явился с готовым материалом?

— Да еще с каким! Сенсация!

— Эй, подожди насчет сенсации! Одна сенсация тебе, наверное, запомнится надолго. Да и мне. Ну их к ивлису. Хотя, может, ты напал на след пропавшего судьи? — спросил Джагфар наугад.

— А что, судья пропал?

— Ты разве не слышал? Весь город только об этом и говорит. Ходят самые невероятные слухи, не знаешь, чему верить. Мне звонят разные типы, просят напечатать их догадки. Неужели не слыхал?

— Слыхал, конечно, — улыбнулся Шаукат. — Даже знаю, когда судья вернется.

— О боже! С таким материалом — и молчит. Подожди рассказывать, я сварю кофе. — Джагфар выбежал в другую комнату, служившую одновременно и кухней и фотолабораторией. Предвкушая сногсшибательные новости, он даже запел, пел без слов, мурлыкал, как сытый кот.

Шаукат, оставшись один, вытащил пленки и стал их рассматривать. Многие кадры не получились, особенно те, что были засняты у Арафы после захода солнца, но четких и выразительных фотографий было вполне достаточно, чтобы сделать достоянием читателей весь нелегкий путь хаджи Исмаила. И без этих снимков, конечно, Исмаил пойдет в мечеть и расскажет об осуществлении давней своей мечты — только наверняка не станет говорить об исключительных обстоятельствах, при которых он направил стопы свои в святые места. Увидев фотографии в газете, он поймет, что два его «ангела» шли за ним по пятам. Судья теперь сам попадет в те сети, которые любит расставлять своим жертвам на суде. Как он будет рассказывать о паломничестве, как объяснит фотографии в газете? А главное, что скажет Садык, уже развивший бешеную деятельность? Заручившись поддержкой губернатора, он уже не один день переворачивает город вверх дном, успел допросить всех «подозрительных», а многих даже посадил в хабс.