Восход луны

В Лондоне конюшни у Дедалусов не оказалось, зато Мейбл определила Садыка в некую спецшколу и сама взялась учить его английскому языку. Так Садык выяснил, что уроки языка вполне могут заменить верховую езду… Каждые несколько дней он брал у Мейбл уроки, и грамматика, надо признать, давалась ему нелегко. Теперь он носил военную форму (пока без знаков различия), которая ему очень шла. В форме Садык выглядел гораздо старше своих лет, они с Мейбл казались теперь почти ровесниками и смело появлялись вместе на людях, когда она этого хотела. Археолог с головой ушел в работу. Мейбл с помощью косметики успешно отражала нападки времени, но, несмотря на это, стала замечать, что постепенно Садык охладевает к ней. Мейбл понимала, конечно, что рано или поздно это случится, но стремилась предельно оттянуть роковой миг. Садык быстро менялся. Мечтательный юноша превращался в самоуверенного солдафона. На Мейбл он уже смотрел как на одну из жен в будущем своем гареме. Он теперь и обманывал ее и грубил. Мейбл не хотелось верить, что Садык совсем переменился. Однажды она решила испытать его любовь. «У нас будет ребенок», — сказала Мейбл. Садык расхохотался: «Представляю лицо твоего супруга! Не спрашивай у мула, говорят у нас, кто твой отец, раз дядя похож на лошадь. А вдруг ребенок будет походить на меня? Ты подумала об этом? Он будет обязательно похож на меня, потому что вы оба белые. Я же нет, а гены мои в борьбе с генами белых одерживают верх».

Мейбл все стало ясно. После этого разговора Садык старался все реже и реже появляться в ее доме, а потом и вовсе исчез. Мейбл жалела, что обманула его, и готова была покаяться, но он как в воду канул. Мейбл страдала. Муж, делавший вид, будто ничего не замечает, как-то за обедом обронил: «Я рад, что этот молодой наглец перестал обивать наши пороги».

Но Садык появился. Нахальная ухмылка играла у него на лице.

«Ездил на практику», — вот и все его объяснение. Ни на какие вопросы он не отвечал, намекая на «служебную тайну», хотя Мейбл прекрасно знала, куда она его определила и каких «спецов» готовят в той школе. Время от времени Садык изучающе оглядывал ее: по его подсчетам, ей уже следовало родить…

Мейбл сообщила новость:

— Будущим летом мы едем продолжать раскопки.

— Дали все-таки деньги?

— Дали. Скольких хлопот это стоило! Муж совсем извелся, пока доказал, что раскопки имеют большую научную ценность. — Мейбл знала, что Садык не сможет вернуться на родину, пока не закончит учебу. Впрочем, если бы даже и вернулся, он бы все равно уже не сопровождал ее во время верховых прогулок. О, насколько было бы правильнее не вырывать парня из родной стихии!

— Завидую вам. Брат в каждом письме просит меня вернуться. А я здесь основательно застрял. Не раньше чем через год вырвусь.

Его слова больно задели Мейбл — он даже не спросил, едет ли она с мужем. Если бы Садык попросил ее не уезжать, она бы без колебаний осталась. Тогда можно было бы не бояться мужа… Но Садык молчал.

Это была их последняя встреча. Садык не приехал проводить свою возлюбленную, хотя она очень на это надеялась. Через год, закончив школу и уже офицером спецслужбы вернувшись к родным пенатам, Садык даже не дал Мейбл знать о себе, а ведь она находилась где-то неподалеку. Не без посредничества старшего брата, в то время уже преуспевающего шариатского судьи, Садыка назначили старшим следователем в отдел службы безопасности губернаторства. Это была лишь начальная ступень, впереди маячило нечто большее: ведь специалистов с такой подготовкой раз-два — и обчелся, а тут еще брат занимает важный пост. «Мы с тобой — два столпа общества. Без таких, как мы, власть — что кобра без зубов, по знаку дрессировщика пресмыкающаяся перед сытыми туристами», — не без самодовольства говорил Садык брату.

Исмаил сначала не одобрял стезю, на которую так уверенно ступил младший брат, но потом, наслушавшись про разных горлопанов, именующих себя прогрессивными элементами и мечтающих насадить в стране социализм, начал поддерживать Садыка. Он даже нашел особую формулу, характеризующую их общность:

— Два лезвия меча справедливости.

Именно: я — то лезвие, которое наносит удар, ты — то, которое отражает удар противника. — Садык точно распределил роли. — Ты за меня не бойся. За моей спиной такая сила… Все равно что скала. Не всю ее, правда, видно, большая часть под землей…

Исмаилу не очень нравилась такая откровенность, она его даже пугала. Но он не возражал. Дай бог, чтобы брат вознесся повыше. Теперь сотрудники службы безопасности в управлении государством играют не последнюю роль. Садык, кстати, считал такое положение дел вполне закономерным во времена, когда левые силы будоражат умы, вырабатывают политические платформы, требуют поддерживать палестинцев и даже нередко переходят от слов к делу, взяв в руки оружие. Если их не обезвредить, они могут ввергнуть страну в пучину войны — пугали преподаватели колледжа, где учился Садык. Теперь он сам взялся за дело, даже принимал участие в операциях. Самолюбию его льстило, что к нему, выпускнику английской специальной школы, часто обращались за консультацией.

Однажды Садык в радужном настроении собирался в гости к губернатору, где надеялся обворожить или, как он любил говорить, заставить «заикаться от восторга» женщину пошикарнее. Делающий головокружительную карьеру офицер у светских дам пользовался успехом. Садык умел пустить пыль в глаза.

Новая форма, которую он готовился надеть, была сшита превосходно и сидела так, словно он в ней родился, — ну просто кора, облегающая ствол стройного дерева. И лицом Садык был недурен. Скоро он сменит свое скромное жилище — несколько комнат без удобств — на отдельную виллу, утопающую в зелени (есть уже одна на примете), тогда, пожалуй, надо будет подумать и о спутнице жизни, да и, наверное, не об одной…

Приятным размышления! суждено было прерваться странным образом В комнату без стука вошли два вооруженных человека в масках. Каждый держал по паре пистолетов. В Садыка, на лице которого так и застыла благодушная ухмылка, вонзились взгляды, полные презрения и гнева:

— Руки, ивлисово отродье!

Садык рванулся было в сторону, но широкий ремень с пистолетной кобурой лежал далеко — не дотянуться. Нехотя, словно преодолевая огромную тяжесть, Садык поднял руки.

За плечами одного из пришельцев висел мешок из рогожи. Садык затрепетал, подумав, что этот мешок станет его саваном.

— Кто вы? Что вам… — От страха перехватило дыхание, тряслись колени.

— Молчать!

— Выслушайте меня, именем аллаха прошу вас! — Садык схватил коран, опустился на колени, прикрывая лицо священным писанием. — Не стреляйте. Дайте сказать. Коран мне защита, видит бог, другой защиты нет.

— Заткнись! — Еще мгновение, и коренастый парень с мешком вогнал бы в Садыка пулю, но его жестом остановил второй.

— Я не ивлисово отродье. Я всего лишь следователь, исполняющий свой долг. Я стараюсь честно… чтобы невиновный не понес наказания… Умоляю… — У Садыка глаза уже наполнились слезами.

— Положи коран на место!

Садык отчаянно потянулся к столику, на котором прежде лежала книга, и в этот миг его оглушили рукояткой пистолета. Он сначала ткнулся лбом в зеркало, словно отвешивая поклон своему отражению, потом качнулся назад и рухнул навзничь. Тот, с мешком, поднял руку, чтобы добить, но снова был остановлен.

— Нельзя! У него коран в руке. — Произнесший эти слова был старшим в группе и действовал, как сам говорил, только по справедливости. — Убить негодяя всегда успеем.

Садыка запихнули в мешок, предварительно заткнув ему рот кляпом. Он задыхался, когда пришел в себя, бился, пытаясь освободить связанные за спиной руки или проткнуть мешок ногами. Тщетно. Зато на улице, едва похитители вышли из ворот, их ослепили фары полицейской машины, ехавшей навстречу. Воистину Садык родился в рубашке. Неизвестным пришлось бросить мешок и скрыться, чтобы не попасть в руки врагов.

Люди, которые так неожиданно явились к Садыку, боролись за обновление своей страны, за ее независимость. Они решили припугнуть «выкормыша Лондона», пока тот еще не развернулся в полную силу.