Страница 39 из 74
— Вот такие у меня здесь были приключения, — задумчиво произнес Шаукат, заканчивая рассказ о свидании с судьей Исмаилом.
— Чем партизаны ему насолили? — спросила Фарида, которой Исмаил тоже выплатил гонорар» как партизанке, хотя о партизанах она не имела и понятия.
— Насолили.
— Я никогда не слышала о партизанах. Они разве существуют?
— Есть смелые люди, помогающие палестинцам, как собственным братьям.
— А что, судья Исмаил против того, чтобы палестинцы обрели свое собственное государство?
— Может быть, в душе он и не против, но активная поддержка палестинцев навлекает гнев израильских милитаристов на нашу страну и, значит, ставит под удар благополучие Исмаила и ему подобных. Палестинцам без активной поддержки всех арабских стран не достичь своих справедливых целей… тех, кто борется за лучшее будущее народа, — продолжал Шаукат, — у нас зовут партизанами. Кто знает, может, судья Исмаил был прав, когда назвал партизанами и нас с тобой. Народ должен сам выбирать себе путь к прогрессу. Жить своим умом, своим трудом — это то, чего хотят все честные люди, чего хотим и мы с тобой.
— Хорошо как! — вздохнула Фарида.
— Тебе полегчало? — Шаукат легонько рукой коснулся плеча Фариды; глазами, полными нежности и тревоги, девушка посмотрела на учителя.
— Лучше… — Фарида ничего не сказала о чувствах, переполнявших ее душу. — Все-таки странно, Исмаил в каждом видит партизана.
— У него есть для этого основания.
— Какие?
— Спроси у Фуада. Он знает.
Шаукат посмотрел по сторонам. Женщины в камере уже поднялись и, бормоча молитвы, совершали утренний салят. Одна из них, заменяя муллу, громко произносила «Аллаху акбар», и все повторяли за ней вслух два священных слова, а потом переходили на шепот.
— Фуад? — Фарида удивленно повела глазами в сторону Фуада, сидя дремавшего у двери.
Мерное похрапывание «нечестивца» диссонировало по ритму с сурами корана, произносимыми молящимися женщинами. Хабс, понятно, был неподходящим местом для молитвы, но женщины страстно хотели обратить к богу слова мольбы, к богу, который, как они полагали, один мог даровать им пощаду и снисхождение.
Шаукат понял, что близится минута расставания.
— Ты хочешь знать, почему Исмаил ненавидит так называемых партизан?
— Очень.
— Ладно. Я расскажу тебе то, что знаю от Фуада.
Шаукат заговорил почти шепотом, склонившись к Фариде:
— Ненависть судьи связана с его младшим братом. Когда на суде зачитывали полицейский протокол, чья там подпись стояла — Садыка?
— О, я так волновалась, что ничего не помню.
— Садык подписывал, иначе не могло быть. Он начальник городской полиции, правая рука своего справедливейшего и милосердного брата. Видишь, как устроились, — от них деваться некуда.
И Шаукат рассказал о Садыке все, что знал.
Когда Исмаил уехал в другую страну «копать иглой колодец», то есть постигать книжную мудрость, его младший брат, задумчивый, мечтательный юноша, не обнаруживший, впрочем, больших способностей при обучении в медресе, поступил на службу в конюшню шейха Керима. Он от души привязался к чистокровным арабским скакунам. С лошадьми разговаривал, словно с людьми, ему казалось, что лошади его понимают, и они как будто действительно относились к нему вполне миролюбиво. Сам Абдулла Керим ценил усердие конюха, особенно когда проводил по лоснящейся шерсти любимого скакуна концом куфеи и убеждался, что того содержат в холе. От похвал хозяина Садык бывал на седьмом небе.
Тихая, даже безмятежная жизнь юноши продолжалась недолго. В роскошном автомобиле к шейху приехала элегантная светская дама — англичанка и захотела посетить конюшню. Хозяин крутился вокруг гостьи, рассказывая ей о лошадях, каждая из которых имела свою историю. Коней шейх приобретал в разных странах. По велению Абдуллы Керима Садык выводил напоказ то одного скакуна, то другого. Дама пришла от лошадей в восторг, выбрала себе коня и договорилась с хозяином, что будет приезжать по утрам кататься. О, как Садыку хотелось, чтобы Абдулла Керим поручил ему прислуживать всаднице, однако эта честь досталась старшему конюху. Садыку же было велено лишь готовить коня. Теперь юноша вовсе не уходил из конюшни, боясь проспать счастливую минуту, когда дама в своем автомобиле подкатит к дверям. Он готов был плакать от обиды, видя, как на коня даму подсаживает грубый старший конюх…
Однажды шейх уехал куда-то на целую неделю в сопровождении своих аскеров и старшего конюха. В конюшне осталось всего несколько лошадей, в том числе и норовистый конь, который никак не мог привыкнуть к всаднице и каждый раз, когда его подводили к ней, брыкался, сердито кося коричневым глазом. Садык от счастья не чуял под собой земли, когда помогал даме сесть на коня, а после прогулки сойти с него. Однажды прекрасная наездница бросилась из седла прямо в объятия молодого человека. Он держал ее обеими руками, словно боясь уронить, а она, странное дело, не торопилась освободиться. У Садыка перехватило дыхание, подкашивались ноги, а дама заливалась смехом — как бы над своей неловкостью. Было от чего потерять покой. Англичанка теперь совершенно обворожила юношу. Когда шейх вернулся и старший конюх, как и раньше, захотел прислужить всаднице, она заявила:
— Нет, пусть это делает Садык. Я к нему привыкла.
Садык от счастья чуть не рехнулся.
Даму звали Мейбл Дедалус. Она была женой археолога, занимавшегося раскопками древних азиатских городов. Немолодой ученый был доволен, что жена наконец нашла себе хоть какое-то занятие: увлеклась верховой ездой, не отрывает его от научной работы. Теперь он спокойно уезжал на раскопки и иногда привозил древние гончарные изделия, предметы из камня, бронзы и железа. Он изучал их, описывал — находки помогали ему в работе над книгой.
Однажды Мейбл Дедалус, которую Садык с раннего утра ожидал с бешеным нетерпением, не приехала. Две лошади простояли под седлом целый день. Садык боялся отлучиться хотя бы на час. Лишь после полудня, когда он окончательно убедился, что его повелительница не явится, к конюшням подкатила знакомая машина. За рулем сидела Мейбл.
— Хелло, Садык — Дама жестом остановила юношу, который хотел уже бежать за лошадью. — Я приехала проститься с тобой. Мужу отказали в средствах на археологические работы. Приходится все сворачивать и уезжать. Понял?
Садык сник.
— А лошадь? — спросил он, зная, что Мейбл заплатила шейху крупную сумму за арабского скакуна.
Достаточно продать коня, казалось ему, чтобы археолог мог продолжать свои раскопки. Но тогда не будет повода для встреч с Мейбл… Садык от горя не знал, что и думать. Глаза его заволокло слезами, ему стало стыдно, что он плачет, но смахнуть слезы так, чтобы Мейбл не заметила, было невозможно. «Уйду из конюшни, — подумал Садык, — чтобы не видеть ее коня, не вспоминать о ней».
— Скакуна я уже отдала шейху. Жалко было, но что поделаешь. — Мейбл открыла дверцу машины. Она сидела за рулем, высоко подняв юбку, чтобы та не мешала.
Садык смотрел как завороженный.
Мейбл это, конечно, заметила. Ей и самой нравился юноша, хотя она не питала на этот счет особых иллюзий: Мейбл была старше Садыка по меньшей мере лет на двенадцать. Она неожиданно спросила:
— А ты бы хотел поехать с нами в Лондон?
Садык замер, не веря в свое счастье. Он вглядывался в ее голубые глаза, стараясь понять, шутит Мейбл или говорит всерьез. Не только ехать в Лондон — Садык готов был идти через пустыни, лишь бы рядом была эта очаровательная женщина и можно было прикасаться к ней так, как он это делал, помогая ей сесть в седло. Садык не сомневался, что у Дедалусов в Лондоне своя конюшня, где он будет ухаживать за великолепными скакунами.
— С вами в Лондон? — По тону, каким юноша произнес эти слова, Мейбл поняла, что он согласен.
— Тогда готовься. Насчет билета не беспокойся, я все беру на себя. Договорились? — Мейбл шевельнулась, закрывая дверцу. — Через три дня.