Восход луны

Зуфри знал, что шейху возражать нельзя. Слов на ветер не бросает, особенно когда речь идет о кандалах. С ним шутки плохи. Зато, слава богу, отходчив, может и простить, особенно если заступится за тебя его любимая жена — самая молодая… Слугу словно ветром сдуло.

Оставшись один, шейх Абдулла, сощурившись, посмотрел еще раз в этот богомерзкий карандаш, из которого, похожая на зрачок, выглядывала маленькая линза. При медленном вращении внутри авторучки возникали одна за другой непристойные картинки, линза многократно увеличивала их. Авторучку шейх спрятал в карман: выбросишь, кто-нибудь тотчас же подберет…

Абдулла Керим позвонил Джагфару, издателю единственной в городе газеты, и выразил свое негодование по поводу того, что купцы завозят в страну всякого рода непотребства, подтачивающие моральные устои мусульман. Шейх добавил, что хотел бы излить свой гнев со страниц газеты. Издатель обрадовался случаю: шейху, мол, даже не надо трудиться и писать статью, он пришлет к нему своего сотрудника с готовым материалом. Шейху останется только поставить свое имя под статьей, если он согласится с тем, что в ней будет написано.

— Гонорар выпишем тебе, — предупредил Джагфар своего лучшего сотрудника, чтобы Шаукат не думал, что будет трудиться на кого-то, и писал с толком, как он умеет.

— Слова ищи в глубинах души шейха, — учил Джагфар.

Шаукат смеялся.

— Думаешь, они там есть?

Но вообще он с охотой взялся за статью, ибо она должна была быть острой, обличительной. Он сам попадал в кинотеатры, где откровенно демонстрируется порнография, и каждый раз испытывал отвращение. Давно настала пора проучить тех, кто растлевает молодые души, — владельцев кинотеатров, купцов, издателей.

Во время работы над статьей Шауката осенила дерзкая мысль, о которой он не собирался говорить редактору.

С готовой статьей Шаукат явился в особняк шейха Абдуллы. Особняк отгораживала от мира высокая глухая стена; над ней тихо шелестела листва, покачивались кроны деревьев, сгибающихся под тяжестью сочных плодов.

Шейх встретил Шауката на крыльце богатого двухэтажного дома с зашторенными от солнца высокими окнами и повел гостя прямо в сад, где в тени для них уже были поставлены столик и плетеные кресла. Они сели, слуга принес им по стаканчику янтарного хамуда — напитка, сваренного из кусочков сушеного лимона. Пока шейх читал статью, Шаукат прихлебывал кисло-сладкий хамуд и смотрел по сторонам. В доме, видимо, была женская половина, где жили жены шейха (каждая в своей комнате), и мужская — там обитал сам хозяин с прислугой. Обе половины соединял большой холл, по нему бесшумно, как тени, в обе стороны скользили женщины, закутанные настолько, что разглядеть их было невозможно. Наблюдательный Шаукат, однако, заметил, что одной из них, пожалуй, не больше двенадцати и она, кажется, ждет ребенка. Сколько всего жен у шейха, спрашивать нельзя — это бестактно.

В давние времена количеством жен в гареме определялось могущество властелина, поэтому турецкий владыка Ахмед, по велению которого в Стамбуле построена знаменитая мечеть, имел три тысячи жен. На скольких языках говорили у него во дворце, трудно и представить. Которая из жен была ему по сердцу, султан и сам не знал. Об этом заботились евнухи, они старались предугадать желание владыки, угодить ему, подбирая жену в зависимости от настроения султана, удач и неудач в делах. Иногда выбор жен становился предметом серьезных дискуссий.

Те времена прошли.

Шаукат позавидовал шейху: в саду был плавательный бассейн. В центре его стояла небольшая мраморная колонна, на ней был укреплен большой куполообразный шатер, похожий на гигантский зонт, создававший полумрак и прохладу. В глубине сада высился огромный куб из железобетона — водяной амбар, от которого в разные стороны шли трубы и желобки для стока. Слуги содержали сад в образцовом порядке: под деревьями ни соринки, трава аккуратно подстрижена.

По мере чтения сумрачное лицо шейха светлело. Под конец, однако, он снова насупился. «Не нравится», — подумал Шаукат.

Шейх не сразу понял, почему статья называется «Разрушение моста». Ему и в голову не приходило брать на себя заботы районного начальства. Пусть они сами занимаются своими мостами и дорогами…

— Кто разрушает мосты? — спросил шейх.

— Историческое сравнение, — объяснил Шаукат. — Вавилонская царица Нитокрида, построив разводной мост, соединила обе части города, разделенные Евфратом. Шариат — это тоже своего рода мост между сердцами мужчин и женщин, у него свои опоры в виде законов, ниспосланных богом. — По выражению лица шейха Шаукат заметил, что сравнение имеет успех, и вдохновенно продолжал: — Опоры эти омываются бурным потоком…

— Так, так…

— Не в прямом смысле, конечно. Поток — это жизнь, история. Его волны то бурлят, как в половодье, то замирают, точно знойным летом. Но есть люди, которые подтачивают опоры моста своими безнравственными поступками. К ним относятся те хозяева кинотеатров, что ради наживы показывают одно безобразие: насилие, грабежи, секс…

— Что?

— Я говорю — секс. Это когда на всеобщее обозрение выставляется близость мужчины и женщины.

— Так это не только в кино, — оживился шейх, — купцы тоже завозят яд. Я отобрал у слуги пакостный карандаш. Посмотришь — вроде карандаш как карандаш, пишет. А поглядишь в торец — черт-те что… Я даже прогнал слугу, чтобы не приносил в дом всякую мерзость.

— Жаль, не ходите вы в кино.

— Зачем мне ходить. Кино само ко мне ходит. Купил аппарат, дома крутим фильмы. Сам выбираю, что показывать. Мои женщины просят картины про любовь, а я им вместо этого фильмы о героях, о жизни других народов, о тех, кто совершает паломничество к гробу пророка.

— Документальные, значит.

— Пусть знают, что происходит на свете. Мне однажды предлагали «Танец живота» — не взял. Зачем мне их картинки… — Шейх вовремя остановился, чтобы не сболтнуть лишнего. Самое ценное — душа человека. Тело что? Тлен. Из земли мы вышли, в землю и уйдем. Душа же бессмертная будет перед аллахом держать ответ за грехи тела…

— Владельцы кинотеатров этого, видимо, не знают, иначе они боялись бы бога.

— Не знают. А надо, чтрбы знали. И газета должна их научить уму-разуму. Поступками владельцев кинотеатров руководит сам ивлис. Значит, пора подняться на шайтана, чтобы он не расшатывал опоры национальной морали. А не то дождемся, что рухнет мост нравственности. — Шейх заговорил словами Шауката. — Губернатор тоже распустил народ…

— Алчные слуги ивлиса, чего доброго, и гробницы предков разграбят.

Шаукат, чувствуя, что собеседник внемлет его доводам, прибег к очередной исторической параллели; параллель должна была еще больше подогреть шейха, еще сильнее восстановить его против современных слуг ивлиса, пытающихся увести молодежь с пути борьбы за лучшее будущее. Шаукат поведал хозяину дома притчу о той же Нитокриде. Царица велела написать на своей гробнице: «Если какой-нибудь из моих преемников станет нуждаться в деньгах, пусть вскроет гробницу и возьмет оттуда золота столько, сколько захочет. Но если кто-нибудь посягнет на мои богатства без крайней нужды, добра ему не будет!» Веками стоял мавзолей, и никому в голову не приходило взять золото из гробницы, хотя были войны, нашествия. Лишь один жадный персидский царь посягнул на гробницу! Ее вскрыли и нашли в усыпальнице табличку со словами: «Не был бы ты столь алчен, не посмел бы грабить мертвого». Слух о табличке облетел даже сопредельные царства. Осмеянный правитель рвал на себе волосы.

Шейх был не слишком силен в истории, тем более что речь шла об истории доисламской. У него из головы не выходил пакостный карандаш, из-за которого он прогнал Зуфри со двора. Шейх снова извлек авторучку из тайников роскошного, шитого золотом халата и повертел ее в руках, не смея при постороннем глянуть в торец. Шаукату эти игрушки не были в новинку. Он уже видел, как их из-под полы продают на рынке, потому что купцы, боясь навлечь на себя гнев духовенства, не выкладывают запретный товар на полки.