Восход луны

Открылся глазок.

— Прекратите! Я сказал — до утра. Сами просились туда, где посвободнее! Всюду переполнено. В мужских отделениях даже стоять негде.

Стараясь перекричать друг друга, женщины осыпали «собакой рожденного» надзирателя самыми изощренными проклятиями, желая ада тому, кто создал ад на земле — этот богом проклятый хабс, тюрьму. Они долго не могли успокоиться, а мужчины так и стояли на месте, словно путь им преграждала глубокая пропасть. Они уже раскаивались, что потребовали перевода в другую камеру после того, как от них вынесли троих: несчастные узники потеряли сознание от духоты.

— Дорогие женщины, — заговорил один из пришельцев. — Извините нас. Мы не по своей воле…

Фарида застыла. Неужели это Шаукат? Конечно, он, — . из тысячи голосов Фарида узнает его голос. «О боже, позволь мне провалиться сквозь землю, чтобы он не увидел меня здесь, среди этих несчастных, брошенных в каменный мешок за проституцию, наркоманию, пьянство, воровство…»

— Душегубки у нас в стране теперь повсюду. У Гитлера научились наши правители морить людей, — добавил другой глуховатым голосом.

Фарида различала даже ботинки Шауката, стоявшего рядом, протяни руку — коснешься. Как быть? Перебраться на другое место, затеряться среди женщин, закрыв лицо никабом, или открыться? Он может узнать ее утром, когда в камере станет светло. Что он скажет? Фарида не знала, как поступить, и в то же время уходить от Шауката ей не хотелось. Она просидит до утра вот так, положив голову на коленки. Не шелохнется, не выдаст себя, но пусть он будет рядом, близко.

Шаукат старался успокоить женщин:

— В городе волнения. Тюрьма переполнена: хватают — и за решетку. Утром уйдем, потерпите. Мы не хотим стеснять вас и были бы рады постоять в коридоре, но ведь не разрешают. Вы не обращайте на нас внимания, все равно ничего не видно… Правда, Фуад? Ты что-нибудь видишь?

— Принял бы камеру за могилу, когда б не аромат духов.

— В мужской небось цветами пахнет, — огрызнулся сипло кто-то из женщин.

Этот Фуад, видно, не был бы Фуадом, если бы упустил возможность поболтать:

— О, там как в овчарне.

— А ты сюда транзитом?

— Куда не заведет тоска по тебе!

В камере засмеялись.

Нескольких шутливых фраз было достаточно, чтобы скандал был исчерпан и воцарилось доброжелательство.

Кто-то из женщин предложил освободить уголок для мужчин.

— Шаукат, — еле слышно, словно из-под камня, выговорила Фарида и тут же испугалась — зажала руками рот, прикусила губу.

— Ого, тебя здесь знают, — обрадовался Фуад.

— Кто это? — Шаукат ждал.

— Что значит быть поэтом! Куда мне до такой, популярности… И это при том, что портретов-то твоих напечатано маловато. Пока один, и тот в следственном отделе…

— Кто меня звал? — Шаукат вглядывался во мрак.

— Я, Фарида. — Девушка назвала себя и горько заплакала.

— Палестинка? — не поверил своим ушам Шаукат.

В камере воцарилась тишина. Фарида глухо рыдала, не в силах совладать с собой, и чем больше ее успокаивал Шаукат, тем сильней ей хотелось плакать. Сколько было минут отчаяния, сколько обид, оскорблений — она все снесла, стерпела и вот теперь потеряла власть над собой… Никто вокруг ее не упрекал, не корил, даже не останавливал. Понемногу она стала успокаиваться. Шаукат спросил:

— За что?

— Ну, что ты спрашиваешь! — незло засмеялся Фуад. — Не видишь, кто тут сидит? Скажи мне, кто твой друг…

Фарида от обиды чуть снова не залилась слезами.

— Замолчи сейчас же! — рассердился Шаукат.

Он присел на корточки рядом с Фаридой, хотел было погладить узкое девичье плечо, но не решился и только пристально глядел в лицо своей бывшей ученице. Неужели это та самая Фарида, которая требовала у отца подписи под декларацией о шарте, когда Шаукат пришел к ним с Абд Ур-Разаком?! Кто мог предположить, что они снова встретятся — в тюрьме…

Фарида думала о том же. Она уронила голову, копна черных волос закрыла глаза, шею.

Шаукат решил, что ей надо хорошенько выплакаться, и ни о чем пока не стал расспрашивать. Он пытался сам догадаться, как деревенская девушка, дочь почтенных родителей, оказалась в городской тюрьме. Шаукат отлично помнил лучшую свою ученицу, любимицу класса. Застенчивая и робкая девочка, смущавшаяся всякий раз, когда он вызывал ее, — быть не может, чтобы она пошла по рукам. Тогда что же — она убила, ограбила кого-нибудь? Нет, право же, Шаукат не мог придумать ничего толкового.

Фарида догадалась, о чем он размышляет. Она собралась с духом:

— Меня осудили как партизанку, отвергающую шариат.

— Как кого? — Шаукат решил, что ослышался.

— Как партизанку, — чуть громче повторила Фарида, чтобы и этот скверный Фуад слышал ее слова.

— На сколько?

— На год.

Шаукат от радости чуть не обнял ее. Партизанка— это же почетно… Ему стало стыдно, что о лучшей девушке в мире он хоть на миг подумал, будто она осуждена за что-то дурное,

— Будете выходить, разбудите меня. — Фуад опустился на пол у самой двери.

Его юмору можно было позавидовать. Счастливое умение ко всему приспосабливаться. Все, что ни пошлет судьба, Фуад принимает как должное. Вот и сейчас он спокойно прикорнул на полу. Про себя Фуад решил, что Шаукат скрыл от него тайное знакомство с этой девушкой и, значит, с ним, своим другом, не был откровенен до конца.

— Спи, спи, — отозвался Шаукат. Это, разумеется, означало: не мешай.

Фарида рассказывала все по порядку. Она дерзнула восстать против догматов ислама, принесенных правоверным самим пророком Мухаммедом. Разорвать брачный союз, отказаться от мужа, посланного аллахом, — это ничуть не меньше, чем быть пособницей партизан. Шаукат думал точно так же. Подсев поближе, он внимательно слушал печальный рассказ Фариды. В воображении поэта возникал образ смелой и независимой девушки, складывался драматический сюжет.

Оказывается, Фарида все последнее время стирала ему белье, гладила, пришивала пуговицы. Шаль, что он об этом ничего не знал. Может, если бы они встретились раньше, не случилось бы с Фаридой этого несчастья.

Самого Шауката забрали прямо из редакции газеты, где он работал. Шейх Абдулла Керим налетел на издателя с целым войском в полсотни всадников: был такой переполох, что в дело вмешалась полиция. Шаукат только тогда до конца понял, какое это сильное оружие — слово. Недаром говорят: рана от меча заживает, а от слова нет. Наверняка рана, нанесенная самолюбивому шейху, будет кровоточить еще долго. Будь Шаукат на свободе, непременно пустил бы в ход свое грозное оружие, чтобы спасти Фариду от позора.

Шейх Абдулла Керим воображал себя величайшим защитником ислама, чуть ли не тем самым военачальником, который, по преданию, приказал воинам поднять на копья и мечи листы корана и продолжать битву с противником с помощью заповедей, В газете «Аль-Ка-марун» была опубликована статья за подписью шейха. Ее написал Шаукат с согласия самого шейха, которого обуревало желание слыть просвещенным человеком. Шаукат позволил себе лишь маленькую вольность: он вставил в статью несколько крамольных слов: «отмена шарты — не каприз молодежи, но требование времени».

Губернатор прочитал статью и схватился за голову. У самого-то шейха Керима гарем, десятки жен, приобретенных в разных странах. И шарта за них заплачена крупная. Ревнитель древних традиций, шейх содержал еще и войско, — мол, подчиняюсь только господу богу и своей совести. Губернатор смеялся над его причудами и был доволен, что шейх не вмешивается в его дела.

…Спящим в камере было трудно дышать. Женщины стонали, охали. Фарида иногда прерывала свою исповедь и продолжала, дождавшись тишины. Шауката больше всего позабавило бегство Фариды со свадьбы. Он представлял себе идиотизм положения новоиспеченного мужа, переполох в поселке, беготню вокруг особняка Керима.

Фарида, конечно, понятия не имела о легендах, которые слагали жители поселка после ее исчезновения. Между тем о ней рассказывали всевозможные небылицы, в частности то, что именно она надоумила парней в своей деревне ходить по дворам с пакостной бумагой о шарте. Зуфри твердил: днем она девушка как девушка, а ночью — о, ночью она сбрасывает человеческое обличье и незаметно, как едкий дым, проникает в жилища, околдовывает парней, принуждает их бороться с заповедями корана. Ясное дело, это — шайтаново отродье, кума самого ивлиса… Наслушавшись нелепостей, женщины читали молитвы.