Страница 8 из 111
Не нагорная проповедь из Нового завета, а эти пламенные слова вспоминались Андрюше в утро 2 июля, и меньше всего интересовала его парикмахерская Штреземана.
Душе было беспокойно: слишком важные и необыкновенные события начинались на выставке, чтобы поверить, что все вдруг пойдет прахом.
Уже вчера на лужок перед «Лактобациллином» на биндюгах и площадках для перевозки мебели по частям привезли аэроплан.
Уже вчера весь день Андрей Ефимович Чаркин работал на сборке аппарата со своими помощниками, и, разумеется, Андрюшка и Стивка быстро втесались туда же, в подручные, и к концу дня на площадке среди стуков и металлических взвизгиваний то и дело слышались желанные для мальчиков призывы:
«Андрюша, сбегай за водой». — «Стивка, держи крепче». — «Мальчики! Тащите элероны!» — «Что тащить?» — «Вон те крылышки», — споро объяснял огненно-рыжий, вспотевший на работе Андрей Ефимович. «Прекрасно, — приговаривал он, — лихо! Я знаю, дети любят п-порядок». Иногда свои приказания он отдавал в рупор.
К вечеру готовый к полету биплан воздвигся на площадке против «Лактобациллина». Солдаты из морского батальона прикрепили его канатами к столбам…
Огненный, веснушчатый Чаркин, прежняя белокрылая Фина с короной кос вокруг головы, как у королевы, быстрые солдаты морского батальона, шустрый Стивка, аэроплан, похожий на этажерку, — все это грезилось Андрюше ночь напролет, смешивалось, беспокоило и обещало радость.
И вот теперь ясное золотистое утро вливается в комнату. К запаху горелого молока примешивается запах прибитой водою земли: дворник поливает газоны из шланга. А соседка стучит секачкой — рубит баклажаны. На подоконнике тени листвы играют в пятнашки. Словом, все невыразимо хорошо.
Однако же, наперекор этой мирной правде, выражая свое приподнятое счастливо-бунтарское состояние, Андрюша бубнил: «Дикое настроение охватывает меня. Безудержность, восторг, новизна ощущений…»
— Что? — отрывисто спросил Александр Петрович.
Андрюша надменно повторил:
— Земля — враг. Хорошо бы открыть другую, новую землю.
— Понес свою чепуху, — горько усмехнулся Александр Петрович. — Ты вот что, дружок, запомни: в шкафчике брынза и гречишный мед. Завтракай и сейчас же отправляйся. Там сегодня, наверно, будет столпотворение, наплыв. Маруся одна не справится… Что же это запаздывает Арон?
Арон Моисеевич, верный поставщик молока для выделки лактобациллина, держал ферму. Туда они с Александром Петровичем и уезжали. Андрюша любил дядю Арона и любил иной раз прокатиться в шарабане, гремящем бидонами, до самой Дальницкой заставы, но сегодня было не до того, и он с нетерпением ожидал, как бы поскорее явился дядя Арон: с минуты на минуту мог раздаться призывный посвист в два пальца.
Наконец Арон Моисеевич постучал в дверь кнутовищем, Александр Петрович заторопился, листая свою записную книжку:-не забыл ли чего?
— Готов, готов, входите, Арон Моисеевич, сейчас поедем.
— Здравствуй, Андрюшечка, — ласково здоровается дядя Арон. — Роза прислала тебе пирожки и с повидлом и с вишнями, а у меня на шарабане новые шины. Чи не покатаешься? Александр Петрович — папа добрый, перечить не станет… А вы, Александр Петрович, все кумекаете? — и Арон тяжко вздохнул.
Папа надевает легкий картуз, говорит:
— Андрея не трогайте, ему пора в павильон — перемывать банки. Там, знаете, сегодня Ходынка — летает Чаркин, а ему еще надо постричься. Напрасно его балуете. Пирожками не объедайся…
Кому постричься, Чаркину, что ли? Какая такая Ходынка?
Вообще говоря, Андрюша любил эту работу — перемывать вместе с усердной официанткой Марусей банки из-под лактобациллина, складывать в ящики и отправлять к Розе, жене дяди Арона, на Дальницкую, где на большом дворе, выложенном диким камнем и полном голубей и кур, собак и навоза, в холодных погребах тускло поблескивают огромные бидоны молока и простокваши, изготовляемой по рецепту профессора Мечникова, — лучшее средство для жизнерадостности и долголетия, чего так желали всем людям и папа, и Вера Кирилловна, надзирающая за правильной закваской молока, и ее муж, доктор Кирик Менасович.
С этими идеалами не соглашалась только Андрюшина мама: поэтому она и покинула Андрюшу с отцом, сама переехала в высокий затейливый дом с зеркальными окнами к артиллерийскому офицеру Огонь-Догановскому… Сегодня, однако, Андрюша был далек от всего этого.
Уже раздался за окном Стивкин посвист.
Арон Моисеевич разгребал в шарабане сено, а папа, Александр Петрович, натягивал на свой чесучовый пиджак плотный брезентовый пыльник.
— Ничего, Александр Петрович, — ободрял его дядя Арон, — все будет по-хорошему. Не волнуйтесь. Я уж вас не обижу…
Стивка ждал в тени под платаном. Андрюша уже не слыхал, как папа крикнул с шарабана: «Смотри же, не забудь постричься».
У мальчиков начинался настоящий разговор. Стивка выпалил:
— Андрей Ефимович летит в Турцию! С Финой!
Андрюша не растерялся и, подражая отцу, сказал строго:
— Уже понес свою чушь. В Турцию — это же надо через все море.
— В Турцию — он сказал. А куда же им?
— Не в Турцию, а просто на тот берег, через бухту. Над водой лучше. Земля — враг… Бери пирожок, прислала Аронова Роза.
Откусывая сладкий пирожок и выковыривая пальцами вишни, Стивка уточнил:
— Значит, в Дофиновку.
— Эге! Там их будет ждать автомобиль.
— Досада, — вздохнул Стивка. — Все-таки лучше в Турцию. А высоко?
— Что высоко?
— Будут летать?
— За облаками.
— А если не будет облаков? Погодка хорошая.
— Неизвестно, какое небо будет тогда, может, затянет.
— А ты бы полетел? — спросил Стивка. — Наверно, сдрейфил бы.
Вопрос был неожиданный, и Андрюша ответил не сразу.
— Просто никто не звал.
Мальчики уже прошли улицу, последнюю трамвайную станцию и вошли в парк. Тут все было полно садовой утренней жизни. Свистели и чирикали птицы. Усиленно отдавали аромат цветочные клумбы, еще сохраняющие утреннюю свежесть и блеск утренней поливки. Тут тоже аллеи пахли песком, прибитым струей из шланга. Было безлюдно, наверху купы деревьев то здесь, то там вдруг приходили в движение, переговаривались целыми толпами: говорят одни, другие внимательно слушают, те окончили говорить, начинают говорить эти. И в тяжелых массах листвы, так же, как и на листьях цветов, блеск и сверканье, а мощные стволы платанов или тополей, освещенные проскользнувшим сквозь листву лучом, стоят молочно-голубые, по цвету почти такие же, каким бывает лицо Фины Ангелиди вечером при свете лампионов. Иные же стволы похожи на добрых медведей: толстые, мягкие, гладкие, такие, что хочется погладить, — стоят на мягких лапах. Хорошо! Так как же это: «Земля — враг»? Зачем кривить душой? Всё радует и томит.
Но вопрос Стивки продолжал мучить Андрюшу, и он сказал самому себе в утешение:
— Я уже летал. Почти как на аэроплане. Тренировка!
— Вот заливает! Вот финтит! Летал на гигантских шагах!.. Это что? Вот если на воздушном шаре, другое дело — на тебя может налететь комета. Ты сам рассказывал.
— Ты это нарочно, что ли? Я рассказывал не так. Туда, где кометы, никто не летает — закон Ньютона.
— Подумаешь! Кто его установил?
— Ну, Стивка, с тобой и говорить нельзя. Наука, а он: «кто его установил», — это невежественно. Надо знать закон притяжения, а ты попираешь.
— Куда я попираю?
— Не куда, а реальность попираешь — вот что!
— А я тебе скажу, что это даже хуже — все знать. Скучища! Ты сам мне рассказывал: раньше тоже считали, что все уже знают, а Коперник доказал, что всё наоборот.
Андрюше стало слегка совестно. Того и гляди Стивка уличит его в хвастовстве. Он примирительно сказал:
— Постой, возьмем семечек, у меня есть деньги.
Купили у старушки семечек.
— Бери с фисташками, — посоветовал Стивка. — А может, еще пряников? Мало взял пирожков.
Купили ржаных пряников с медом — на копейку пара. Услащенный Стивка, от которого сегодня пахло чесноком, спросил: