Страница 10 из 85
— Не надо, пожалуйста. Это мое, — сказала Ми Чжа и быстро сунула книжку обратно в рукав. Потом полезла в другой карман, вытащила оттуда сжатый кулак и высыпала из него на ладонь матери пригоршню молодых сладких картофелин, каждая едва ли больше гальки. Мы все опять замолчали, пока мать перекатывала картофелины в руке, изучая, насколько они повреждены. Потом она снова заговорила, все так же громко, но тон был уже мягче.
— Тебе повезло, — сказала она. — Если б тебя поймали другие… Но ты попалась мне. Сейчас ты пойдешь с нами на наше поле и посадишь их обратно. Потом поможешь нам. Если хорошо поработаешь, мы поделимся с тобой обедом. Если не убежишь, будешь слушаться и делать все, что я скажу, я разрешу тебе прийти завтра. Все понятно?
В тот первый день я Ми Чжа не полюбила — слишком уж была возбуждена погоней, озадачена реакцией матери на воровку и зла на то, что придется делиться с ней обедом. А вот что произошло дальше. Ми Чжа внимательно слушала все указания матери, но повторяла только за мной. Это я показала ей, как сажать корнеплоды и потом притаптывать землю, чтобы ее не разнесло ветром. Дальше мы пропалывали сорняки и взрыхляли почву трехзубыми вилами. Когда солнце стало спускаться, а небо заалело, Ми Чжа помогла нам собраться.
— Увидимся завтра, — сказала мать. — Тетке и дяде рассказывать об этом необязательно.
Ми Чжа несколько раз низко поклонилась, и мать зашагала в сторону дома. Я собиралась пойти за ней, но Ми Чжа меня остановила.
— Хочу тебе кое-что показать. — Она достала из рукава книжку и встретилась со мной взглядом. Обеими руками, с такой торжественностью, которую я прежде видела только во время обрядов почитания предков, она протянула книжку мне. — Можешь подержать, если хочешь. — Я вовсе не была уверена, что хочу, но все равно взяла в руки тоненький томик в кожаном переплете. — Это все, что мне осталось от отца, — пояснила Ми Чжа. — Открой.
Я открыла. Страницы были сделаны из рисовой бумаги. Я предположила, что текст на японском, но, может, он был и на корейском. В середине книжки несколько страниц торчали из обреза неровно. Я открыла книжку на этом месте и обнаружила, что они вырваны и вложены обратно. Это показалось мне непочтительным, но я заметила, что Ми Чжа улыбается.
— Смотри, что я сделала, — сказала она, забрав у меня книжку. — Вот это отпечаток с резьбы, которая была в нашей квартире в Чеджу. А это — с железных петель на гробе отца. Эту картинку я сделала в тот день, когда меня забрала тетушка Ли Ок: это рисунок пола в моей старой комнате. Только так я могла сберечь воспоминания.
Я слушала и пыталась представить себе, как эта девочка раньше жила в городе, в собственной комнате, в окружении книг.
— Тетушка продала все наши вещи. Сказала, никому в Хадо не нужны напоминания о моем отце. Еще она сказала, что на эти деньги будет меня кормить и пошлет меня в школу. А когда я приехала… — Она упрямо выпятила подбородок. — У вас тут нет школы для девочек. Тетушка не могла этого не знать. Она считает моего отца плохим человеком, поэтому кормит меня только водорослями и кимчхи.[4] Деньги отца ушли на покупку свиней и… Я не знаю… — Она помолчала, а потом повеселела. — Вы с матерью — самые лучшие люди, которых я встретила с переезда в деревню, а сегодня самый лучший день с момента смерти отца. Давай мы с тобой сохраним память об этом дне. Об этом месте. Чтобы навсегда запомнить нашу встречу.
Не дожидаясь моего согласия, она вырвала страницу из книги, положила ее на один из камней у входа на наше поле, достала уголек и потерла им бумагу. Для меня в камнях не было ничего особенного. Камни лежали везде, куда ни посмотришь. Но когда Ми Чжа дала мне в руки получившийся отпечаток, я различила грубый каменный узор своей родины. Непонятные слова, перекрытые рисунком, оставались частью мира, который я никогда не узнаю и не пойму, а крошечные дырочки, проткнутые в бумаге углем и острыми гранями камня, словно обещали бесконечные возможности, как звезды в ночном небе. Мне казалось, я получила в дар нечто особенное, что необходимо сохранить. Так я Ми Чжа и сказала.
Она подумала, потом сложила губы трубочкой, слегка кивнула и убрала рисунок в книжку, рядом с теми, которые сделала раньше.
— Я его сохраню, — сказала она, — но это наше общее воспоминание. Что бы ни случилось, мы всегда сумеем его найти.
* * *
В семь лет легко заявить, что вы лучшие друзья на всю жизнь, но на самом деле дружба быстро заканчивается. У нас с Ми Чжа вышло по-другому. С каждым годом мы становились все ближе друг к другу. Тетка и дядя Ми Чжа обходились с ней по-прежнему плохо: для них она была как рабыня или служанка. Она спала в крошечном амбаре, едва ли больше метра в диаметре, стоявшем между главным домом и отхожим местом, где держали свиней и откуда вечно воняло. Я учила Ми Чжа работе по хозяйству, учила песням, под которые мололи просо, вязали шапки из конского волоса, ловили сетью анчоусов, собирали свиное дерьмо для полей, пахали, сажали и пололи, а она в ответ делилась со мной своим воображением.
На острове Чеджудо много поговорок. Одна из них гласит: «Где бы ты ни был на Чеджудо, отовсюду видишь Бабушку Сольмундэ». Но есть и другая поговорка: «Бабушка Сольмундэ за всеми нами следит». Куда бы ни шли мы с Ми Чжа — в поле, на берег, добежать от ее района Хадо до моего, — мы видели уходящую в небо Бабушку Сольмундэ. Зимой ее вершину укрывал снег. Тогда работать было тяжелее всего: таскать воду промозглым утром, ходить по земле, побелевшей от инея или снега, когда ветер дует с такой силой, что пробирает насквозь, будто ты выскочил на мороз нагишом.
В первые два месяца мы с Ми Чжа помогали матери пропалывать поля с просом и ючхэ[5] — все знают, что у мужчин для такой работы слишком плохо гнутся колени и серпов и мотыг они побаиваются. Остров Чеджудо славится своими пятью злаками: рисом, ячменем, соей, просом и могаром.[6] Рисом мы лакомились на Новый год, если матушке удавалось отложить достаточно денег. Ячмень предназначался для богачей из города и с предгорий. А вот просо — еда бедняков. Оно наполняло наши желудки, а из ючхэ мы делали масло, так что оба этих злака были для нас очень важны. В ту первую зиму мать еще и наняла Ми Чжа работать на кооператив хэнё.
— Можешь есть со всеми, когда хэнё возвращаются из моря, — сказала матушка. — Раздувай огонь и помалкивай, и никто тебя не обидит.
Так что Ми Чжа попала в бульток гораздо раньше меня. Она собирала дрова, поддерживала огонь в очаге и помогала сортировать морских ежей, моллюсков, а также агар-агар и бурые водоросли, которые ныряльщицы приносили на берег.
Бабушке это не нравилось. Она сказала:
— Ничто не смоет с нее пятно дочери коллаборациониста, так что она отличается от других сирот. Ее никто, кроме тебя, не стал бы нанимать на работу.
Но по этому поводу мать было не переупрямить.
— По этой девочке видно, что она пробьется, — возразила она. — Ей помогут смекалка и голод, который ее подгоняет.
Весной на склонах Бабушки Сольмундэ азалии сияли красно-лиловым, пурпурным и алым, так что их было видно издалека. Поля рапса блестели желтым подобно солнцу. Мы собрали злаки, вручную вспахали поле и посадили красные бобы и сладкий картофель. В конце весны жители острова меняли солому на крышах. Тетка и дядя Ми Чжа заставили девочку снять старую солому, принести новую, а потом еще по мере сил подавать наверх камни, чтобы мужчины прижимали ими солому и ее не сдувал ветер. Закончив эту работу, Ми Чжа пришла к нам, и матушка позволила ей вместе со мной искать личинок в нашей старой соломе. Этих личинок мать потом сварила, и мы их съели.
Летом склоны Бабушки Сольмундэ покрылись прохладной зеленью, но в остальном было жарко и влажно; постоянно шел дождь. Мать подарила мне мой первый тевак — она его сделала сама. Я очень им гордилась, но мне не жалко было поделиться с Ми Чжа. Поскольку она раньше жила в городе и давно потеряла мать, у которой могла бы учиться, моя подруга не умела плавать. Я отвела ее к приливным лужам, где играла сама года в три-четыре. В самые жаркие дни лета мы ходили в другую мелкую бухточку, укрытую от ветров. Там мы плескались и играли с другими детьми из Хадо. Сестры Кан тоже вечно там торчали — нам нравилось слушать, как они ссорятся и мирятся. Ю Ри приходила со своим братом Чжун Бу, и он вместе со сверстниками нырял с защитной каменной стены в открытое море. Мы любили смотреть на мальчишек, особенно на Чжун Бу — удивительно, что такой прилежный ученик умел настолько беззаботно смеяться.