Страница 39 из 96
В ответ призыватель — совершенно не изменив своей обычной вежливости, то есть со всей возможной деликатной мягкостью — прочёл «Ори… я ведь могу называть тебя по имени?» мини-лекцию. Конспективно: «аурная чувствительность магов и некоторые приёмы Воинов, такие, как Чуткость и Ощущение, расширяют и обостряют сенсорику; некоторые инструменты — артефакты, чары, эликсиры и пр. — умножают этот эффект; многие сигилы и в частности, его, Мийола, сигил возводят этот эффект в степень; из-за всего этого в Рубежных Городах, где концентрация сильных, потенциально обидчивых людей особенно велика, не принято лгать напрямую — если соберётесь когда-нибудь посетить те места, имейте в виду».
Деликатность деликатностью, но между строк этой лекции можно было вычитать не только просьбу поменьше врать (сама по себе неприятная, как ни заворачивай её в мягкое); вероятно, ещё неприятнее было напоминание, что благородная, в буквальном смысле высокая госпожа — как и весь её младший клан, впрочем — обладают выраженным внешним генным маркером, а вот сигил создать и зафиксировать не сподобились.
Во времена Империи таких, как Сконрен, обычно вовсе не считали за кланнеров. А вот таких, как Мийол, «простолюдин» с четвёртым уровнем сигила — строго наоборот.
Не удивительно, что Златоглазая Искра обиделась.
Сильно.
Настолько, что даже заплакала, пытаясь пустить в ход женское оружие… на третьей минуте игра перешла в искренние рыдания… но призыватель не сдвинулся с места. Вестись на такие примитивные манипуляции его давно отучила Васька. Разве что тихо вздохнул и обронил:
— Уважаемая, вы же подмастерье. Ведите себя подобающе.
Вероятно, это было уже лишним. Ори сбежала, окончательно обиженная и униженная.
'Не простит, затаит, отомстит. Точнее, попытается.
И ладно. Переживу'.
Следующей — буквально через несколько часов — Мийола, сидящего в восстановительной медитации, навестила Алазе юсти-Кордрен. Без сгустка воздуха в ухе, но с парой матрон в летах, бдительно зыркающих на сцену общения. Добро хоть издали… хотя их внешнюю деликатность нейтрализовало наличие артефактов для подслушивания, делающих примерно то же, чего сам призыватель добивался через использование Оливкового Полоза.
Сразу после обмена приветствиями:
— Не жалеешь, что у нашего разговора будут свидетели?
— Я привыкла. А вы, многоуважаемый…
— Можешь считать, что тоже привык.
— Да?
— Конечно. Мой приёмный отец говаривал, что уединение всегда иллюзорно: даже если вокруг никого нет, любому слову и любому действию будет как минимум один свидетель — ты сам. Ну, или ты сама. А потому если кто не совершает предосудительного наедине, тому незачем и случайного чужого взгляда бояться. Вот и классики имперской эпохи на сей счёт…
Спич насчёт того, что кто из классиков думал на тему уединения, Алазе выслушала вполне внимательно и почтительно, но без искреннего интереса. Однако уроки искусства риторики она не прогуливала, так что подвела к интересующей теме не без изящества:
— Классическая философия, многоуважаемый, весьма хороша, но мало кто способен жить по установлениям великих древних. Вот вы могли бы при свидетелях признаться… ну, например, в том, какие женщины вам нравятся, какие не нравятся и почему?
— Для начала, — тонко улыбнулся призыватель, — я не вижу в подобных признаниях ни малейших поводов для стеснения. Скажу больше: вослед опять же приёмному отцу своему, я считаю, что любые подобные темы нуждаются в честном и открытом обсуждении. А попытки как-то заретушировать неудобные моменты, замолчать их, а то и попросту наврать… всё это к добру не приведёт. Даже я, хоть жизненный опыт мой смешон, был свидетелем тому…
И Мийол рассказал, как из-за умолчаний и недопонимания разорвались его отношения с Элойн. Без лишних подробностей, конечно.
— Возвращаясь к теме «кто нравится, кто не нравится». Если тебе интересно, что случилось у меня недавно с уважаемой Златоглазой Искрой…
Алазе отчётливо смутилась — и навострила уши.
—…то в моём представлении не случилось ничего. Ни страшного, ни осуждаемого. Ни в коей мере не желал я обидеть Ори инь-Сконрен, не сказал и не сделал ничего, что могло бы стать причиной для позора или обиды.
— Значит, что-то не то сказала она? Или… сделала?
— Тоже нет. Если с моей позиции смотреть. Пока кто-то не надумал лишнего: она просто не проявила подлинной искренности, а потом, когда я со всем уважением указал на то, что чувства мои шире и острее привычного, отчего подобные попытки в мой адрес бессмысленны, уважаемая подверглась атаке собственного чувства гармонии.
— Вы… отшили её⁈
— Осторожнее с додумыванием, юсти-Кордрен. Я никого не «отшивал», как и Златоглазая Искра не, хм, не пыталась «клеиться». Ни словом, ни делом никто из нас не намекал, что желал бы провести время наедине для общей радости и ко взаимному удовлетворению.
Алазе тихо пискнула, заалев щеками.
— И опять же, заметь: я сейчас не сказал ничего страшного или постыдного, но тебе такой разговор уже кажется слишком откровенным и смущающим. Поэтому поговорим о другом.
— Но…
— Да?
— Н-н-нет, ничего.
— Сделаю вид, что поверил. Итак… не желаешь ли поговорить о момориальном квартале, посвящённом второму учителю моему? Это в меньшей мере, но тоже довольно свежая сплетня.
— Уважаемый!
— Что? И разве я не прав?
— Нельзя говорить о таком… ну… вот так!
— Почему? Кто может запретить мне такой разговор и кто осудит его? Повторю сызнова: не стыдно и не плохо открыто обсуждать то, что действительно интересно. А если хочется утаить что-то, то уж нам, магам, должно хватить самоконтроля и ума, чтобы просто промолчать. Но что ж, не хочешь говорить о квартале — поговорим о конденсомантии…
Снова забегая вперёд: Мийол и Алазе договорились до того, что следующие несколько дней последняя подходила к нему, чтобы передать личной выделки крупные пилюли, предназначенные для использования как опорные руны ритуала Тонгхаста.
Хотя на самом деле юсти-Кордрен, конечно, искала не возможности угодить или почтить память неведомого бескланового, а просто общения. Безупречно корректного, но свободного.