Страница 69 из 111
Если постараться, то правду разузнать можно, да вот только кто это будет делать? В Мессенбю этот рассказ подтвердят. Даже Росомаха согласится. Ведь чем помощь моему отцу не долг Альрика? Мало ли как Эрлинг мог помочь в прошлом хёвдингу своего сына? Отец и его заплечный то же самое скажет. Да и остальных отец научит, как надо говорить. В Сторбаше пришлых нет.
Прогостевали мы два дня.
Живодер доделал узоры на спине Альрика, дорезал оставшееся, втер, куда надо золу, прижег где надо. И я не мог дождаться, когда же подживут раны, чтобы увидеть готовый гобелен. Сейчас-то там сплошной кровоподтек и припухлости, ожоги и косые стежки волосами Альрика.
Глядишь, и излечится наш хёвдинг, изгонит из себя остатки Бездны или твари, станет, как раньше, хитрым и расчетливым.
Но в последний вечер, когда ульверы сели за щедрый отцовский стол, где главным блюдом была перченая свинина, Альрик выпил со всеми первую чарку эля, а потом знаком позвал меня выйти из тингхуса. Я залпом допил густой эль, который никто не умел варить так, как мой отец, хлопнул по плечу Леофсуна и последовал за хёвдингом.
Далеко мы не ушли. Встали в сторонке так, чтоб видеть открытую дверь тингхуса, откуда доносились веселые голоса ульверов.
— Ну как? — улыбаясь, спросил я. — Кроме боли что-нибудь еще чувствуешь? Ушло то самое из тела?
Альрик вытащил поясной нож, покрутил в руках, задумчиво потыкал острым концом в пальцы. На одном из них проступила капля крови.
— Я больше не могу быть хёвдингом, — внезапно сказал Беззащитный.
— А? — не понял я.
— В последнем бою, когда пробудился твой дар, вместе с ним проснулся и я. Тварь внутри меня… Она поумнела. В Бриттланде она захватывала тело целиком, стоило только разозлиться или пролить чью-то кровь. Но ее все время кто-то прогонял: то ты своим даром, то Тулле словами и уговорами. А когда Живодер начал резать узоры, она присмирела. И с каждым боем она словно понемногу оттесняла меня назад, усыпляла. Сначала Жеребец, Потом Сивый. А во время убийства измененного тварь взяла верх.
— Но ты же не сильно поменялся. Да, забрал руну, много пил попусту, но это же был ты!
Альрик покачал головой, не сводя взгляда с ножа.
— Не я. Сейчас смутно помню, что было после измененного и до боя на острове. Словно странный сон. Помню лица, разговоры, море, но всё вперемешку, путано.
— Но теперь же все хорошо? — Я попытался заглянуть ему в глаза. — Ты проснулся. Живодер сделал тебе защиту.
— Нет! — Альрик посмотрел на меня в упор. И я увидел его страх. — Нет! Тварь еще внутри. И Живодер всего лишь посадил ее в клетку. Но каждый бой и каждая полученная руна делают тварь сильнее. И рано или поздно она разломает прутья и вырвется наружу. И ладно бы, я просто стал измененным. Тогда бы вы меня убили, и всё. А если нет? Что если она сотворит что-то иное? Что если она заведет весь хирд в ловушку и сожрет? Что если она вырвется, когда я лягу с женщиной? Думаешь, я бы взялся за того измененного, который уничтожил два хирда? Да еще с ополовиненным хирдом и непроверенными воинами? И погиб Фастгер, этот парень от Сивого и едва не умер Херлиф! Нет! Я не могу быть хёвдингом! Не хочу отдавать ульверов ей!
В тингхусе парни затянули залихватскую песню про пиво. Кто-то стучал в бодран, кто-то молотил кулаком по столу. В проходе мелькнула чья-то фигура. Послышался женский смех. Наверное, у Трудюра снова зачесалось в штанах.
— И что теперь? Делим серебро и расходимся? — угрюмо спросил я.
— Хёвдингом ульверов станешь ты.
— Нет, — не думая, выпалил я. — Не хочу.
— Почему? — удивился Альрик.
— В бою еще ладно. Но всё прочее… считать доли, торговаться за плату, пить со всякими ярлами, говорить речи во время суда… Это не по мне. Я так, как ты, не умею. Да и не по душе мне это.
Беззащитный расхохотался.
— Не по душе, говоришь? Сколько ты видел ярлов? Много. А хёвдингов? Тоже немало. И что, все они были одинаковы?
— Нет, но…
— Хёвдинг — это не тот человек, который торгуется и говорит речи. Хёвдинг — тот, кто решает за весь хирд! Тот, кто знает своих хирдманов, их умения и использует во благо хирда. Вот я кормчий хуже, чем Арне, стряпаю хуже, чем Вепрь, а уж висы и подавно складывать не могу. Так что, значит, и мне нельзя быть хёвдингом?
— Э-э-э…
— Не хочешь торговаться за плату, поручи тому, кто умеет и любит это делать.
— Тебе, что ли?
— Да, мне.
— А я тогда что делать буду?
— То, что умеешь и любишь. Ищи новых хирдманов! У тебя это отлично выходит. Веди нас в бой! Я ведь почему тебе говорю стать хёвдингом, а не Вепрю или Эноку! Потому что ты уже хёвдинг. Именно ты ведешь стаю в бой. Дурень из тебя еще тот, знамо дело. Не замечаешь, что все, кто был под твоим даром, даже после боя невольно к тебе прислушиваются, постоянно краем глаза смотрят на тебя, ловят твои слова. Потому что помнят, кто вожак стаи. Кто главный волк! Смекаешь?
— Ладно. Но пусть знают только те, кто уже в стае. Для прочих пока ты будешь хёвдингом. За хельтом охотнее пойдут, чем за хускарлом, хоть и девятирунным. К тому ж возраст и вид у меня… Слишком много ненужных драк.
Альрик кивнул:
— Как скажешь, хёвдинг.
Вот же… странно слышать такое, но лестно. Еще как лестно. В мои-то годы стать хёвдингом! И немного коробила мысль, что в том не столько моя заслуга, сколько Фомрира, что отмерил такой дар. Хотя бог-воин не просто так выбрал меня! Значит, я и впрямь достоин.
Мы вернулись к ульверам и постарались крепко напиться.
А на следующий день отплыли в Мессенбю. И вроде все как обычно: Альрик у прави́ла, я на носу возле самых тяжелых весел, красно-белый парус развернулся во всю ширь, почти как тоургово крыло, и нес «Сокола» по темным водам. Эгиль учил Живодера словам похабной песни, а Бритт прислушивался. Энок натянул тетиву на лук и примеривался, сможет ли подстрелить птицу высоко над нами. Как и многие ульверы, он хотел проверить свои силы после новой руны. Я и сам еще не знал, насколько стал сильнее.
Всё как обычно. Только вместо того, чтоб смеяться над шутками Эгиля или бороться со Свартом на кулаках, я сидел и думал, что дальше делать хирду.