Страница 78 из 93
— Я верю, что ты за добро. ― Вальин прищурился и коснулся лбом его лба уже сам. ― Не разочаровывай меня. Пусть останется как есть, но больше не пишите подобного.
…Так они говорили, бродя по диким садам, густым джунглям и шумным улицам. Смотрели в небо и на море, пили вино, задавали друг другу правильные вопросы и слышали правильные ответы. Следы на висках Вальина бледнели. К нему возвращался нормальный сон, а его вассалы становились спокойнее и приветливее.
Все кончилось резко, на городском празднестве в середине фиирта ― когда фанатик из толпы, прорвав заслон стражи, бросился на Вальина с ножом. Прозвенел крик «Во славу Чертополоха!», взметнулся клинок ― но опуститься успел лишь раз. Эльтудинн сам остановил юношу, выбил под ноги оружие, хотел отдать приказ о задержании, но случайно заглянул в его яростное лицо ― и забыл себя. Мир побагровел, потемнел, бешено завертелся и расплылся. В следующий миг юноша истошно завопил, забился, а потом захрипел. Клыки резко прянувшего вперед Эльтудинна впились ему в горло.
Им словно овладела сама темная Праматерь, Гневная Джервэ, и помутила рассудок. Никто даже не посмел оттаскивать его, не понимая, нормально ли происходящее, а когда Эльтудинн очнулся сам, мерзкая горчащая кровь текла по его лицу и одежде, под ногами лежал труп, а сопровождающие Вальина ― да и многие из личной гвардии и из толпы горожан ― глядели с ужасом. Кто-то прятался за чьей-то спиной, кто-то вытащил оружие, кого-то даже рвало. И все шептались.
У каждого из трех народов Общего Берега был древний изъян, в той или иной мере защищающий от угроз мира: пироланги не сбросили шерсть, кхари не отказались от агрессивной привычки охранять и даже метить ― правда, уже кровью ― территорию, а нуц не расстались с острыми зубами. Большинство чернолицых подпиливали их, но не Эльтудинн. И все же… он не ждал этого от себя. Даже с дядей они бились на клинках.
Вытирая тогда кровь с губ и заплетающимся языком говоря, что все в порядке, он поймал острый взгляд графа ле Спада. Тот шепнул Вальину, державшемуся за раненое плечо: «Не пора ли домой, пока вы не стали следующим?» Покушение и… наказание за него сказались на всем. Вальин не отдалился, не раз сказал, что, наоборот, благодарен за спасение, но, чувствуя напряжение подданных, вскоре правда уехал. Разговоры о новых встречах приутихли, а Эльтудинн именно тогда, вспоминая безумно горящие глаза фанатика, понял: недостаточно, нет, недостаточно просто восстановить старый мир. Кто-то обязательно не захочет туда возвращаться или захочет вновь все порушить. Дело действительно давно не в богах, а с людьми становится слишком сложно. А сам он… да, он, может, и за добро. Но даже для этого охраняемого, лелеемого, дорогого добра он, похоже, опасен.
— Мой господин…
От раздумий его отвлек новый голос. Задумавшись, он не заметил, как высокий рыжий гонец-кхари приблизился и протянул письмо. Эльтудинн отставил чашу, взял его, вскрыл. Оно было очень коротким и вскоре, нервно смятое, выпало из руки.
Эльтудинн поспешил на берег.
Учения приходилось прервать.
― Дети мои, ― приветствовал Элеорд, устало опускаясь на деревянную скамью меж двух вымазанных краской учеников. Идо сморщил нос, а Иллидика засмеялась и со всей непосредственностью положила Элеорду на плечо белокурую голову. Как и всегда, она не блюла условностей, ее смелости хватило бы на трех Идо, а кокетства ― на дюжину девиц на выданье.
— Ну как поработали сегодня? ― Элеорд покосился на закрытые двери капеллы. С резных створок на него смотрел огромный глаз с расколотым зрачком-опалом. ― У нас красивое небо, ― похвасталась Иллидика. ― И…
— Помолчи-ка, ― попросил Идо, но вполовину не так грубо, как говорил с ней прежде. ― Мастер не должен пока ничего знать, а эскизы он и сам видел.
— Все очень понравилось королю, ― послушно сказала другое Иллидика. ― Он был здесь позавчера, помните?
— Помню. ― Элеорд, заглянув Иллидике в лицо, подмигнул. ― Я еще не настолько стар. Позавчерашний день в моей памяти вполне свеж.
— Ой, я не это имела в виду! ― наконец-то она сконфузилась. Элеорд молча поцеловал ее в макушку.
Идо в разговоре больше не участвовал: через весь еще не расписанный притвор, сквозь приоткрытые двери он глядел на полоску рыже-красного неба. Закат. День уходил жарко, медленно, то с маркими росчерками лилово-малиновых облаков, то с целыми снопами золотого света. Невероятно красиво ― как художник Элеорд не мог не оценить и эту почти развратную пляску цветов, и густые тени от предметов, напоминающие вмерзшие в ночь айсберги. Но человек в нем почему-то тревожился: то и дело просил отвести глаза, смотреть куда-нибудь еще. И Элеорд стал смотреть на Идо, на его теряющийся в полумраке профиль и искорки в глазах. А думал он о Вальине.
Король уехал утром. Не просто уехал ― отбыл морем, и трудно было представить, что заставило его избрать такой способ путешествия. Из гавани вышло всего несколько судов, но, как Элеорд успел заметить во время привычной обеденной прогулки, порт почти опустел. Куда делось еще несколько десятков кораблей? И людей тоже, казалось, поубавилось. Неужели…
— Вы не знаете, куда отправился король? ― Иллидика точно прочла его мысли.
— Он же передо мной не отчитывается, ― с натянутым смешком ответил Элеорд.
— Но… ― она уцепилась пальчиками за его рукав, ― вы же немного дружите?
— С влиятельными людьми трудно дружить. ― Элеорд с усилием отвел глаза от Идо и тихо прибавил: ― А влиятельным людям дружить еще труднее.
В последние сэлты он много думал о разговоре, случившемся после разрушения Первого храма, и о том участии, которое проявил к нему Вальин. Думал он и о том, что понимает юного правителя, понимает даже больше, чем тот говорит, ― да только не может по-настоящему помочь. Думалось и о другом ― о Едином храме, о капеллах, о притворе, где одну стену велено расписать крапивой, а вторую ― чертополохом. Зачем? Впрочем, нет, вопрос звучал иначе: достаточно ли? Для немногих, кто безоговорочно послушен воле правителей, ― да. Для тех, кто тоскует по прошлому и кому Разлад принес беды, ― возможно. Но что сделают люди