Страница 40 из 93
Уже скоро Идо бежал через сад прочь, бежал, чтобы слиться с толпами на улице. Его иногда узнавали: одни пытались ударить, другие, защищая, проталкивали вперед. Идо все вертел головой, вглядывался в пьяные от злости лица, выхватывал отдельные фигуры ― нарядных вельмож, жрецов в золотых балахонах, знакомых художников и скульпторов, чьи злорадные ухмылки буквально подсвечивали сумасшедший путь. Один ― бывший ученик Мастера ― подставил подножку в гуще людей на подъеме к мысу, Идо упал, разбил подбородок, но, быстро вскочив, схватил этого вертлявого рыжего юнца за ворот.
— Ты с ума сошел! Ты-то почему здесь?
Вокруг дрались: снова, как в страшный день гибели графской семьи, всюду царила кровавая толчея, одна толпа пыталась не пропустить дальше другую, а вернее, пропускать лишь своих. Рыжий ― Раффен, кажется, ― своим явно не был. Встретившись глазами с бешеным взглядом Идо, он криво усмехнулся.
— Да вас озолотили за это уродство! Я сделал бы лучше, но меня не позвали!
Это было хуже самой подножки. Рыча, Идо ударил его локтем так, что хрустнул нос, и Раффен взвыл, оседая на колени. А Идо захлебнулся, даже не смог ничего ответить: вот так… просто? Он мог понять суеверную злость тех, у кого до фиирта не уродился хлеб и кто опасался нового голода. Мог понять суеверное же отчаяние тех, чьи дети прямо сейчас харкали кровью и покрывались язвами.
Мог понять возмущение всего Общего Берега из-за того, что делал Эльтудинн в своем графстве, и даже приземленное, крысиное недовольство баронов какими-то из решений Крапивы. Но это…
— Ублюдок! ― Жалкое, беспомощное слово было по сути скорее вопросом: «Сколько вас, сколько вас
— Долой, долой любимчиков власти, ― прошипел Раффен, нагло глядя снизу вверх.
— Пошел ты! ― Идо ударил снова, в зубы, и, не дожидаясь, пока на кровавую потасовку обратит внимание кто-то еще, побежал вверх. Раскрошенная мостовая сыпалась под ногами. Дыхание сбивалось, а перед глазами стояла пелена.
Идо опоздал. Сад корчился в пламени, словно живой, а храм действительно уже рушили: кто-то принес взрывчатку, явно украденную из замковых хранилищ пиролангов. Идо даже не достиг черных стен, когда они болезненно содрогнулись в последний раз и стали оползать; когда зазвенели разлетающиеся витражи; когда что-то в самом храмовом нутре застонало. Снова потянуло дымом. Смог перебил даже запах моря. Люди исступленно закричали: боль и торжество, страх и восторг, гнев, с которым они снова ринулись друг на друга, а Идо ― прочь, вниз, к воде, в которую и упал, охваченный иллюзией, будто тоже горит заживо. Он больше не мог драться и не знал с кем. Волны омывали его, а он глядел в небо. На звезды, которые, как в черной капелле, едва пробивались сквозь дым. Только через час, окоченевший и остолбенелый, он пошел домой.
Живых искали утром ― и Идо был среди добровольцев. Меж каменных громад, пахнущих штукатуркой и смертью, люди ходили, не видя смысла кричать, ― ни на что не надеялись, а если и надеялись, крик мог обрушить что-то еще. Идо разгребал сапогами осколки и щебень, глядел в землю и пытался побороть непроглатываемый, невыносимый ком тошноты. Мастер так и не вернулся, вернулась только часть слуг, и та побитая. Слуги подтвердили ужасное: Мастер ворвался в храм, когда там крушили статуи и били первые витражи, еще до взрывов, а после его не видели. Слуги плакали, топчась по золе собственного маленького сада, и шептали: «Он мертв, молодой господин», и было непонятно, говорят ли они про сад, про Элеорда или про весь свой хрупкий бесхитростный уклад. Как и многие, они забыли формулу «последний сон».
Идо не нашел Мастера там, где когда-то высился расписанный им белый купол. Не нашел там, где высился фиолетовый ― созданный вдвоем. Идо увидел его лежащим меж двух глыб, похожих на крылатых чудовищ. На обломках светлели фрагменты черных фресок, на одном даже горела серебром звезда. На нее как раз падал косой луч.
Идо долго глядел на Мастера ― распростертого, недвижного, наполовину скрытого поломанной опорой. Потом присел и поднес к окровавленным губам ярко-зеленый осколок витража. Стекло чуть запотело. Идо замер, и сердце его налилось не только облегчением, еще болью. Он вдруг вспомнил, совершенно не вовремя вспомнил кое-что…
И устрашился сам себя от того, что пришло за воспоминанием.
…Когда Мастер увидел черный купол, то долго стоял молча, просто обратив взор вверх. Они были вдвоем, архитектор давно ушла. Сердце Идо колотилось, он сжимал и разжимал кулаки, но на самом деле ничего уже не ждал и не хотел. То, что произнесла Сафира Эрбиго, звенело в ушах. Слишком громко, чтобы он услышал…
— Они прекрасны, Идо. Невероятны. Гениальны…
— Нет. ― Последнее слово обожгло, и Идо почти выплюнул ответ.
— Да, светлый мой, ― непреклонно возразили ему.
— Но разве это не…
Заурядно? В горле встал ком, но произносить слово вслух не пришлось: похоже, Мастер его угадал. Он с усилием отвел от купола взгляд. Только теперь Идо понял: Мастер вовсе не оценивал то, насколько фактурно и реалистично нарисованы облака, насколько верна перспектива и соблюден эффект глубины. Он лишь искал звезды.
— Многим кажется, будто кошмар просто сотворить страшным, Идо. ― Голос его зазвучал глухо, устало. ― Но это не так, ведь самое сложное ― сотворить его живым. А ты сотворил. Мне страшно здесь, как и должно быть. Пожалуй, мне страшно рядом с тобой, потому что я не знаю, какие чудовища еще живут в твоем уме.
Но, говоря, он улыбнулся. И его рука легла Идо на плечо.
— Впрочем, нет, не страшно… Мне горько. Ведь я так старался сделать тебя счастливым и заставить забыть все, что когда-либо тебя мучило. Твое прошлое. А вот оно. Вот чем оно стало.