Страница 38 из 93
Вальин все еще не знал, что заставило его поступить так глупо. Почему он, стараясь себя не выдать, прошел по чужим следам до храма и дальше, к жилому флигелю. Зачем ждал в разоренном саду, за руинами статуи Вудэна, ― а потом наблюдал, как выводят из ближней конюшни вороную лошадь, навьюченную парой сумок. Лицо Эльтудинна было замкнутым, рассеянным, мрачным. Лошадь беспокоилась. Иногда он гладил ее шею, что-то шептал в дергающееся ухо, спохватывался и замолкал, поджимая губы. Он выглядел усталым, вовсе не излучал незыблемое спокойствие Смерти, с каким провожал графскую семью. Он больше не принадлежал ни этому месту, ни прежним сюзеренам. Никому. Он глубоко думал о чем-то, и радости в мыслях явно не было.
Вальин не собирался делать этого, долго пытался себя остановить ― но в конце концов все-таки вышел из-за статуи и негромко окликнул его. Эльтудинн, оборачиваясь, вздрогнул, схватился за саблю, и это было почти неожиданно: почему-то Вальину представлялось, что о его присутствии давно догадались, что его не звали, просто не желая говорить. Конечно, он ошибался. Перед ним был лишь человек, который не спал всю ночь, не всеведущий бог. И Вальин его напугал, особенно в свете недавнего. Странно, что он сразу не получил пулю или рубящий удар клинка.
— Прости. ― Он мирно приподнял руки и спохватился: ― Здравствуй. Снова.
— Ты?.. ― Эльтудинн с заметным облегчением убрал оружие, не стал надевать обратно упавший капюшон. Вальин все не двигался. ― Что ты делаешь здесь?
— Я… ― начал Вальин, но ответа ведь не было, так какой смысл что-то выдумывать? ― Я даже не знаю. Я… просто шел…
Как же это в его было духе: он слишком мало общался с людьми; больше слушал, чем говорил. Если подумать, он ведь никогда не умел ни ответить на жестокость, ни выказать симпатию ― только блуждал в словах, как в лабиринте, всех раздражая, смеша и отталкивая. Но лицо Эльтудинна не выразило ни насмешки, ни досады. Он просто немного подождал, а потом, поколебавшись, кивнул; дрогнули углы его рта.
— Вряд ли это преступление, ― голос прозвучал почти шутливо.
И Вальин, решившись, все-таки приблизился. День уже разгорелся, бросал на небо новые и новые краски. Фигура Эльтудинна ― черные лицо, волосы и одежда, расцвеченные лишь слабым блеском серег, вышивки и клинка, ― казалась последней тенью ночи, припорошенной звездами. Без капюшона пряди развевались густой гривой.
— Спасибо, что проводил отца.
Вальин хотел сказать не это. Он вообще не знал, что хотел сказать. «Мне нужны те, кому я мог бы доверять»? «Храм обречен без тебя»? «Я остался один»? Он усмехнулся. Чушь, и слишком похоже на бормотание верховного короля. Он просто ослаб. Он потерял даже тех, с кем рядом мог просто существовать, ничего не ожидая, но ничего и не боясь; его заковали в цепи, сверкая которыми, он должен теперь править графством. Да, он ослаб, тонет и впустую цепляется за то, что подвернулось первым, ― за жреца, который пожертвовал немного времени на разговор. Вряд ли жрец полагал, что отныне за ним будут таскаться. Вряд ли примет это лучше, чем Эвин принимал робкую любовь младшего брата. Не стоит напоминать ему, как опрометчива доброта. И Вальин вздохнул, сдаваясь. Пора было попрощаться окончательно, а своему появлению все-таки найти хоть один, хоть немного здравый повод, чтобы не запомниться полным дураком. И он сказал:
— Что ж, спокойного пути, и… осторожнее. Твое лицо наверняка примелькалось после вчерашнего, да и прежде, знаю, многие не любили тебя. Мне стоит дать тебе стражу, которая проводит хотя бы до границ. ― Он понятия не имел, где возьмет эту стражу сейчас, кому правда сможет довериться, но надеялся, что получится. Или что, в крайнем случае, у него самого хватит сил на путешествие до границы.
— Нет нужды. ― Эльтудинн наконец, кажется, совсем расслабился, улыбнулся, кивнул на свое оружие. ― Меня трудно победить в сабельном бою, ты сам видел.
Видел, но видел и многое другое, что долго теперь будет стоять перед глазами.
— Ты так же, как все мы, уязвим для выстрела в спину.
— От которого может не защитить самый плотный караул; проще надеть хороший доспех. ― Эльтудинн отвел за острое ухо прядь, а потом перестал улыбаться и заговорил совсем иначе: ― Послушай. Тебе стоит дорожить каждым человеком, Вальин Энуэллис, мир становится другим. Неизвестно, кто скоро доберется до тебя и твоих земель.
Глаза сверкнули почти невыносимым золотом. На миг Вальину показалось, что он сейчас услышит что-то вроде: «Это могу быть я». Отгоняя глупость, явно порожденную усталостью и множеством тревог, он лишь кивнул и спросил, просто из любопытства:
— Ты что же, совсем не боишься смерти?
Взгляд Эльтудинна снова померк.
— Жизни стоит бояться больше. Ты знаешь это лучше других.
— Лучше?.. ― Вальин не сразу понял суть слов, но они обдали холодом. ― Почему?
Эльтудинн покачал головой и вдруг, подавшись ближе, коснулся его виска. Пальцы, как и у всех нуц, венчались даже не ногтями, а скорее когтями, длинными и загнутыми, но движение не несло угрозы ― лишь грусть и удивление.
— Ты хранишь знак этого даже на коже.
Вальин наконец понял: речь о его детских язвах и рубцах, действительно напоминающих крапивные побеги. Он страшно стыдился их, но жалости ни в тоне, ни в касании не было, как не было и привычной брезгливости. Скорее даже… благоговение. Как перед чем-то важным, что не поддается объяснению. Он кивнул.
— Ты прав. Больше бежать мне некуда.
Голос дрогнул, но в сердце ничего не отозвалось. Даже страх там слишком устал. Убирая руку, Эльтудинн негромко спросил:
— Может, это тебя проводить до замка? Тебе плохо?
Да. Но у этого «да» были другие смыслы, вне болезни. И Вальин сказал то, что говорил всем, всегда, что уже сказал сегодня и этому жрецу тоже:
— Нет, что ты. Я в порядке.
Ему вряд ли поверили. И неважно. Пальцы снова на миг коснулись рубцов.
— Тогда тебе лучше идти. Море злится.
Оно действительно рычало, шипело, грохотало где-то за откосом. А над ним, в небе, наоборот, было неестественно тихо: куда-то исчезли чайки, обычно певшие здесь свои хриплые безголосые песни о жемчуге и донных рыбах. Вальин медленно кивнул.
— Береги себя, твоя болезнь ― быстрый убийца. От нее умирают за пятнадцать-двадцать приливов…
И снова получился кивок, но вырвалось:
— Нет, мне так не повезет.
Как малодушно, учитывая, сколько всего предстоит сделать. Малодушно, даже если слова верховного короля о преемнике ― не пустой звук. Но Эльтудинн не стал упрекать его в трусости ― лишь сочувственно кивнул, а потом взял под уздцы лошадь.