Страница 104 из 134
Дурные стали заряжать свои ружья двумя пулями, говоря: «Мы его прикончим!» Разумные же шепчутся между собой:
— Пусть ни в каком случае никто в него не стреляет, не увидев его. Если даже он перебьет половину из нас, и тогда увидеть его стоит дороже.
Дурных оттеснили назад, разумные же стали впереди и вызывают криком Дзанболата:
— Ну, кровник наш, выйди к нам из кунацкой!
Дзанболат оставил свои военные доспехи в кунацкой и вышел к ним, накинув на плечи свою смушковую шубу.
— Стреляйте в меня! — обращается он к ним. — У меня нет больше убежища! Я виновен! Я невольно убил ханского сына и сам добровольно явился, чтобы заплатить долг!
У великого множества людей ружья попадали из рук; никто из них даже не нагнулся, чтобы поднять свое ружье. Старейшины встали между Бестауханом и Дзанболатом. На месте осталось по восемь человек от села; они распустили собравшихся людей по домам, а сами окружили Дзанболата и сказали ему:
— Мы тебя не убьем; рука наша не поднимется на тебя. Но кровь все-таки не забывается, и ты заплати хану за кровь!
— Да будет на мне милость ваша, заплачу, — ответил им Дзанболат. — На земле и в бедности жить лучше. Я согласен заплатить за кровь.
Вошли к хану по семь человек от каждого села и сказали ему:
— Хан наш! Мы вошли к тебе просить за нашего кровника, сказать тебе, что не можем его убить. Пусть он заплатит нам за кровь, чтобы мы успокоились, и злоба наша пройдет. Даже врага убить как своего кровника жалко.
Хан дал согласие, и они вернулись обратно к Дзанболату, чтобы взять с него плату за кровь. Дзанболат стал раскладывать перед ними все, что было у него из имущества. Он берет свои вещи по одной и говорит им:
— Когда их станет столько, сколько стоит кровь, то приостановите меня!
Он кладет ружье — его оценивают; он кладет шашку — и шашка принята в счет крови; он кладет кинжал — и его посчитали. Когда он взялся за свой кубачинский пистолет, у него слезы полились градом. Семь человек от каждого села, исполненные невиданной любовью к нему, единодушно обращаются к Дзанболату со слезами в голосе:
— Платить за кровь, солнышко наше, нелегко. Ты горюешь по своему пистолету, а как не горевать тому, у кого ты убил его единственного сына?
— Нет, — сказал Дзанболат, — я не о том горюю; но вот скоро пять лет, как я его купил, и он меня ни разу не подвел. А о том, что надо платить за кровь, я не горюю.
Люди бросили считать вещи; по восемь человек от каждого села вошли к хану и говорят:
— Он — равный тебе по происхождению человек; сочти для себя достойным усыновить его. Два дня мы с утра до вечера беседовали с ним и, кроме умных речей, ничего от него не слышали, ни одного глупого слова. Каждое его слово учит нас чему-нибудь разумному.
— Старейшины! Я согласен с вашим желанием.
Они возвратились обратно к Дзанболату, зашли к нему в кунацкую и говорят ему:
— Как выборные люди, мы рассудим так: хан не нуждается в имуществе, но ты должен заменить хану его сына. Он должен усыновить тебя.
Дзанболат согласился с ними. Они приводят его к Бестаухану. Мать и отец заключили его в свои объятия. Пригласили от каждого села по мулле, и они нарекли его, Дзанболата, сыном Бестаухана.
В тот же час Бестаухан опустил руку в карман, достал ключи от суда и подал их Дзанболату со словами:
— С сегодняшнего дня, выборные люди мои, ключи от суда передаю своему сыну. С сегодняшнего дня он будет ханствовать над вами.
Дзанболат стал объезжать села и освобождать их от больших судебных дел; затем он освободил их и от больших поборов. Люди и днем, и ночью молились на него, как на бога.
Он возвратился обратно к своей матери и своему отцу и так хорошо их содержал, так ласково обходился с ними, что до самой смерти они даже и вздохом не вспомнили своего собственного сына. Они дожили до того, что не способны уже были перелезть даже через соломинку. Из чистого золота он им сделал гробы. В день своей смерти они попросили для него у бога:
— Ты заменил нам сына, и да будешь ты свободен от греха убийства нашего сына!
А Антонико посылал к нему одного всадника за другим:
— Я убедился в твоей правоте, вернись обратно, брат мой!
Но Дзанболат написал ему:
— Мне и тебе жить вместе уже нельзя. Живи отдельно, и семь кабаков, которые достались нам от отца, пусть принадлежат тебе. Я уступаю их тебе от чистого сердца потому, что ты все-таки убедился в моей правоте. А видеться нам друг с другом уже не следует. Счастливого дня тебе желаю, брат мой любимый! Мы больше не увидимся. И ты — владыка над семью кабаками, и я — владыка над семью кабаками. С сегодняшнего дня не посылай ко мне больше вестей!
Когда Антонико получил это письмо, то от сильного огорчения он заболел. Прожил еще некоторое время, а затем умер.
Как вы их не видели, так да не увидите вы никакой напасти, никаких болезней, да наступит для вас радостная весна!
102. Одинокий, сын Одинокого
Жили бедные муж и жена. Им даже есть нечего было, а тут еще родился у них сын. Они жили золой, но даже золы у них не было вволю; они поедали ее со страхом, дрожа от мысли, что она у них может кончиться. Они уходили в поле и на своих спинах приносили коноплю. Всю ночь они сучили толстые нитки, которыми подшивают кожаные подметки к чувякам, и продавали их в селе своем за кусок хлеба.
Мальчик их рос в бедности и, когда немножко подрос, стал развозить по другим селам нитки для продажи. Таким способом они перебивались. Если сын их приносил что-нибудь, то слава богу, а не то — жили своей золой.
Однажды мальчик от кого-то услыхал, что открыт новый город, и заявил своей матери и отцу своему:
— Сучите всю ночь без сна толстые нитки! Утром я отправлюсь в город, до которого доберусь вечером; там я продам нитки и принесу вам оттуда целый мешок еды.
Они ничего не посмели ему возразить, а про себя подумали: «Если до города ходу с утра до вечера и без отдыха, то это, должно быть, необыкновенно далеко».
Мальчик понес нитки в город. Видит, городские мальчики потешаются над каким-то маленьким щенком: концом палки один кидает его другому, а тот ударяет его как мяч.
Он понаблюдал за ними и говорит:
— Ах вы безбожники, не знающие жалости!
— Ах ты никудышный Одинокий, а тебе-то какое дело?
— Почему вы его мучаете? Ведь он маленький, не может ни кусаться, ни чего другого делать!
— А тебе-то какое дело? Отдай нам свои нитки, и мы уступим тебе нашего щенка.
Он положил за пазуху щенка и с нитками, которые у него остались, пришел в город. Осмотрелся там, увидел такие красивые нитки, что свои грубые нитки постеснялся даже показать.
— Увы, увы, мать моя и отец мой! То, что вы мне вручили, не годится для продажи!
Он постеснялся продавать свои нитки в центре города, а стал поспешно обходить окраины, предлагать свои толстые нитки. Обменял их кое на что и направился обратно домой. Видит, на окраине города мальчики опять потешаются над каким-то маленьким котенком: один из них швыряет его концом палки, а двое подбегают, чтобы нанести по нему удар как по мячу.
— О проклятые богом люди! — говорит он. — Неужели у вас нет ни чуточки жалости, безбожники? За что вы мучаете его? Ведь он маленький, беспомощный!
— Эй ты, глупая башка, какое тебе дело?
А у котенка кровь течет из носу, и из жалости к нему он не смог больше сдержаться, сам назначил за него цену:
— Вот я вам даю за него свои нитки!
Он вручил им свои нитки и взял котенка. Возвратился домой после ужина и стал будить мать и отца. Они встали, увидели щенка и котенка и начали попрекать своего сына:
— Эй, безбожник! Мы умираем с голоду, а что это еще у тебя такое?!
Он выпустил щенка и котенка в комнату, и они стали валяться в золе.
— За что ты продал наши нитки? Почему ты за них купил этого котенка и щенка?
— Я дошел до города, мать моя и отец мой, поздновато; там я подружился с одним человеком и нитки свои оставил у него. А завтра я пойду пораньше, и если вы еще насучите ниток, то я и их захвачу с собой.