Страница 133 из 143
Начал он рассказывать тихо и спокойно, но постепенно голос его становился все громче и оживленнее, и он стал сопровождать свой рассказ поясняющими жестами. Окончив сказку, он заявил: "Это все, что я знаю". Мы благодарим его, даем ему табак и конфеты, а я дарю ему еще и солнечные очки. Он целует меня надо лбом, как это принято у тувинцев, мы еще какое-то время беседуем, и вдруг он говорит: "Ну а сейчас я расскажу еще один тоол, который я слыхал от моего дедушки Улаана". Оказывается, это вариант "Бёген Сагаан Тоолая" (ср. № 5).
Дживаа, Пагванынг — летом 1966 г. ему было 36 лет, он работал учителем в школе сомона Цэнгэл, очень интересовался историческим прошлым тувинцев. Его дед Даваачы, некогда известный своими богатыми знаниями в области истории и культурных традиций тувинцев, сумел передать многое из своих знаний детям и внукам. Когда среди тувинцев Цэнгэла возникали по этим вопросам сомнения, то говорили: "Нужно спросить сыновей Даваачы!"
В 60-е годы на основе того, что он знал от деда и отца, Дживаа начал по-монгольски делать записи в тетради с надписью "Некоторые особенности быта, хозяйства, обычаев и языка тувинской народности, живущей в сомоне Цэнгэл аймака Баян- Улэгэй МНР", которая в 1966 г. насчитывала уже 14 с половиной заполненных страниц. В 1968 г. в Улан-Баторе вышел принадлежащий ему томик образцов тувинского народного творчества в переводах на монгольский язык под названием "Ар- дын уг" ("Слово народа"). Одновременно тогда же, в 60-е годы, он начал собирать загадки и пословицы. Он познакомил меня с этим собранием, насчитывающим без малого 150 образцов, и позволил пополнить ими мое собственное собрание. Заимствованные у него образцы составляют 10 % моего материала. На рубеже 1966 и 1967 гг. умерла жена Дживаа и оставила его с восемью детьми, старшему из которых было 13 лет. Тогда его записи оборвались: домашние обязанности наряду с профессией учителя не оставляли ему уже свободного времени; очевидно и то, что удар судьбы подорвал его творческие силы. В 1968 г. он первым покинул район Цэнгэла и переехал в кооператив в районе Зуун-Хараа (аймак Селенге), где я снова встретила его в 1982 г. Он был опять женат на тувинке, но дети, родившиеся на новом месте, уже не говорили по-тувински. "Наших песен они не знают", — с сожалением говорил он. Когда я поинтересовалась, не расскажет ли он мне тоол, домак, тёёгю, он ответил, что ничего не помнит, все забыл и ничего уже не рассказывает. Из-за тесной связи с родными традициями, в которых он вырос, отъезд с Алтая*, диктовавшийся, очевидно, стремлением убежать от воспоминаний, означал для Дживаа как бы потерю родных корней.
В нашем собрании две сказки, рассказанные Дживаа II августа 1967 г., когда во время моей второй поездки в Цэнгэл мы снова встретились с ним в центре сомона: № 58 и домак № 68.
Джигжин, Лобчаанынг — из-за внешнего сходства со Сталиным получил прозвище Стэлин, по которому он был, пожалуй, более известен, чем под своим собственным именем. Летом 1969 г. ему было 74 года (в 1972 г. он умер). Старший брат матери Ч. Галсана.
Он был одним из самых зажиточных людей среди всех тувинцев родо-племен- ной группы гёк-монджак, да и во всем Цэнгэле. Он пользовался повсеместно большим уважением и считался лучшим знатоком старинных преданий (в том числе исторических), мифов и тувинской традиции. Был он крайне консервативен, и в его юрте строжайше следили за соблюдением старинных правил и обычаев. Кроме его собственной юрты и всех, где он бывал, еще только в одной юрте мне удалось видеть, что молодые женщины соблюдали описанный мной старинный обряд беглээр (собственно: обращаться так же, как с бегом, с князем) (см.: Taube. Zum Problem der Hrsat/.worter im Tuwinischen des Cengel-sum, c. 599–605).
Он долго отвечал на мои вопросы, касающиеся представлений о мире, душе и др., а потом сказал: "Джэ, амды болсун, уруум" ("Ну а теперь хватит, дитя мое"). Он рассказал нам об Амырсанаа и Сардакбане и мифы (домак) "Мангыс на Луне" (№ 59) и "Легенду о Йовгун Мергене" (№ 69). На прощание сказал: "Я рассказал тебе понемногу того и этого. Если будешь писать про это, назови мое имя и помести мою фотографию и приезжай когда-нибудь отдохнуть, не всегда же работать! И тогда приезжай обязательно и в мою юрту!" И тут я стала свидетельницей церемонии прощания по старинному ритуалу. См. илл. 3 в ст.: Taube. Goldmadchen.
Джоксум, Бодогонунг. Летом 1967 г. ему было 55 лет, он единственный представитель рабочего класса среди моих информантов. Еще с 1939 г. работает столяром в артели Ак-хема (монг. Цагаан-Гол), относящегося к Цэнгэлу, расположенного ниже центра сомона, на левом берегу Кобдо, немного выше впадения в него Ак-Хе- ма. Гам и стояла его юрга. Все знали его как прекрасного работника. Непривычный порядок в его юрте и чистота скромного хозяйства сразу же бросались в глаза и, несомненно. объяснялись оседлым образом жизни, связанным с его работой и весьма незначительным содержанием скота, ограниченным лишь текущими потребностями. Бросалась в глаза и общая атмосфера в его семье и особо ласковое отношение супругов друг к другу. И наконец, Джоксум являл собой исключение и в том, что сам но себе пришел к нам и предложил рассказать что-нибудь. Он приходил к нам уже однажды за рыболовными крючками, и у меня создалось впечатление, что ему хотелось и, со своей стороны, сделать мне что-нибудь приятное; позже он подарил мне еще и сделанную собственноручно домбру. Посреди разговора он вдруг сказал: "Я расскажу вам хороший тоол". Мы сговорились на вечер 22 августа, и тогда в своей юрте в / к-хеме после угощения, поданного на скатерти, он исполнил нам № 9 и сказки: "Бёген Сагаан Тоолай" (ср. N9 5, 6) и "Оскюс-оол" (Осиротевший мальчик, вариант сказки N9 24).
Рассказ его спокоен, но постепенно голос становится все громче. Пение скоро переходит в рассказ, но каждый новый абзац он снова начинает петь. В конце он говорит: "Не огорчайтесь, но это все, что я знаю".
Однако 27 августа он снова появляется в нашей юрте и заявляет, что сократил конец последней сказки, так как было уже поздно, а нам предстояло еще переехать верхом через реку, а теперь вот он хочет закончить сказку правильно.
Джоксум, который обычно рассказывал свои сказки жителям своего аила в белом месяце (шагаа), старинном празднике Нового года по лунному календарю, слышал их от двух известных некогда сказителей — Гёктойлу и Гарасала.
Через 18 лет я снова встретила Джоксума в Заамаре (Центральный аймак) у одного из его сыновей — Дамба, с которым он жил в старости. В семье его сына я встретила ту же особую атмосферу, которая поразила меня некогда в юрте Джоксума.
От Джоксума, которому теперь было уже 73 года, я смогла записать несколько коротких текстов: 1) "Шаралдай Мерген с конем в желтых яблоках" (не вариант № 11, а самостоятельная версия типичных состязаний, связанных со сватовством, которую он воспринял от своего отца); 2) "Арвыйанг и Балджын Хээр" (вариант № 77); 5) "Гэ- зэр Хаан с благородным кауро-вороным конем"— краткая версия того эпизода о Ге- сере, когда герой забывает свою жену и свой дом; 4) № 60 настоящего собрания.
Джумук, Доржунунг. Мы встретились с ней 16 июля 1982 г. в ее юрте на берегу р. Кобдо, у впадения в нее р. Джыланныг. Она собиралась рассказать "Серую птичку с шишкой" (ср. № 54), но не смогла с этим справиться, несмотря на помощь своего мужа Бимбаа, и попытка Бимбаа тоже не удалась — их обоих смущал "ящичек" (магнитофон). После угощения она рассказывает сказку "О ленивом старике" (№ 42), Галсан записывает ее. От своего отца Доржу она слышала много сказок, в том числе и о Паавылдае (ср. № 8, 9, 10), "Бурган, из ног которого бил огонь" и "Мальчик с красновато-рыжим конем". Она явно не привыкла рассказывать.
В 1985 г. я снова встретила эту семейную пару в Зуун бурэне (аймак Селенге), куда они незадолго до того переселились. Оба чрезвычайно обрадовались, одарили меня, "девушку из нашего Цэнгэла", и Джумук рассказала мне многое о свадебном обряде. Между прочим, она соблюдала табу на имена, связанное с обычаем Ьэглээр (ср.: Taube. Zum Problem der Ersatzworter, с. 599–605).