Страница 12 из 103
«Вместо городов у них болота и леса», — пишет, как упоминалось, Иордан (с. 72), имея в виду славянские селения, защищенные самой природой, где они, не имея городов, спасались от врага[93], т. е. среди болот и лесов, в теснинах и горах, — в том чуждом кочевникам-степнякам мире, который предпочитали славяне. Кочевники, по убеждению византийцев, неспособны сражаться в пешем строю; тактика кочевников была ориентирована на конное войско (Мавр., с. 274–281); славяне же, по словам Прокопия (с. 126), «в своем большинстве идут на врага пешими». Что же касается цитированного известия «Тактики» Льва VI, то оно явно тенденциозно, к тому же этот «кабинетный стратег», видимо, смешивает славян с болгарами, которых он, архаизируя, считает кочевым пародом и для своего времени (с. 168–170).
Признавая славян V — первой половины VI в. оседлым пародом, следует все-таки разграничивать известия Прокопия и Иордана от свидетельств Маврикия и Феофилакта Симокатты. Между первыми и вторыми прошло 50–80 лет. И показания последних (здесь мы согласны с Г. Цанковой-Петковой) свидетельствуют о значительном прогрессе. Из сообщений Маврикия и Симокатты следует, что плотность славянских поселений за Истром явно возросла. Их села (χωρια и χωμια), большие и малые, следуют друг за другом вдоль речных долин (Мавр., с. 287, 288). Нападая на группу таких сел с двух сторон, византийское регулярное войско, насчитывающее до 3 тыс. воинов (Мавр., с. 288; ФС, с. 327), берет до 5 тыс. пленных, помимо тех жителей, которые погибли или успели скрыться (ФС, с. 330). В свою очередь, в экспедиции против империи славяне отправлялись многочисленными отрядами (Прок., с. 137–138; Иорд., с. 71, 90). По представлениям византийцев, славянское множество за Дунаем было к концу VI в. неисчислимым (Прок., с. 117, 128, 131, 135 и др.).
Они оседлые жители. У них много проса, сложенного в кучи (видимо, сжатого, но не обмолоченного), а также всевозможного скота (Мавр, с. 281–282); о быках и прочих домашних животных, которых славяне приносили в жертву, писал Прокопий (с. 126). Император (Маврикий) полагал, что победоносное войско может зимовать в земле славян, не получая снабжения от империи (ФС, с. 327, 354, 355). Воинские руководства предписывали вывозить богатства славян на судах и вьючных животных (Мавр., с. 286). После удачных нападений на славян ромеи уходили с огромной добычей, из-за которой войско ссорилось с высшим командованием, а император — с аварским хаганом (ФС, с. 330). Авары считали земли дакийских славян более богатыми, чем балканские провинции империи; славянские территории жили относительно спокойной жизнью, а имперские провинции были многократно разорены нашествиями разных народов (ФС, с. 323). Нападая на этих славян, хаган сжигал их жилища и разорял их поля (αγρουζ) (Мен., с. 231).
Письменные известия и археологические данные позволяют предполагать, что второе крупное разделение труда (отделение ремесла от сельского хозяйства) у славян в это время уже началось. Славяне освоили обработку железа, из которого изготовляли орудия труда (сошники, серпы, косы, лопаты, мотыги, топоры, ножи, молотки, тесла, долота и др.) и оружие (мечи, наконечники копий, стрел, дротиков). Археология свидетельствует о высокоразвитом ремесле деревообработки[94]. Славяне умели налаживать переправы, строить ладьи — от однодеревок (для одного — четырех человек) до крупных лодок, способных перевезти через большую реку сразу до 20 вооруженных воинов (ФС, с. 326, 327) (это были, по-видимому, «набойные ладьи», у которых выдолбленный ствол большого дерева служил лишь основанием, а борта наращивались продольными досками). Плот для переправы людей и грузов был столь удобен, что византийцы заимствовали у славян это плавучее средство вместе с его названием (Мавр., с. 283)[95]. Развиты у славян были также кожевенное производство, ткачество (ткани из льна, конопли, шерсти), гончарное дело (ленная керамика). Быстро прогрессировало и ювелирное дело (производство серег, височных колец, фибул, ожерелий, браслетов и т. п.)[96]. В конце VI в. славяне освоили осадную технику, стали брать крепости и города, которые раньше обходили или предпочитали захватывать длительной осадой, измором (Прок., с. 132).
О социальной структуре и политической организации славянского общества имеются лишь скупые свидетельства византийских авторов. Следует учитывать, однако, что эти известия независимо от субъективной позиции писателей дают приниженную, пристрастную картину, так как авторы вольно или невольно в своих оценках отправляются от критериев, обусловленных формами и институтами гораздо более развитого византийского общества.
Прежде всего — о характере семьи у славян. Нет убедительных данных в пользу господства у славян в VI–VII вв. большой семьи, совместно ведущей свое хозяйство. Замечание Маврикия (с. 282) о верности славянских жен, предпочитавших добровольную смерть вдовству, позволяет думать скорее о многоженстве, по крайней мере — среди знатных членов общества (покойного «сопровождала» лишь одна из жен), но никак не о больших семьях, в которых господствовала моногамия. Небольшие размеры жилищ-землянок, рассчитанных на одну семью, и хозяйственные объекты вокруг них (яма для хранения зерна, остатки амбара, кладовой, скотного двора, каменная зернотерка, один очаг и т. д.) свидетельствуют о решительном преобладании малой семьи[97]. Расположение землянок группами (кучно) оправдывает, однако, мысль о сохранении традиций большой семьи и там, где она распалась: малые семьи еще связаны кровными узами и хозяйственными интересами, владеют нераздельной земельной собственностью. Возможно, до переселения на земли империи у славян была земледельческая община (ведение хозяйства и проживание в основном малыми семьями, но сохранение прав общины на пахотную землю при периодических переделах) в стадии ее превращения в соседскую[98]. Впрочем, суждения на этот счет гипотетичны. Как намек на большие семьи можно толковать сообщение Маврикия (с. 282), что жилища славян имеют много выходов (так было будто бы удобнее при нападении искать спасения в бегстве). Не исключено, однако, что здесь содержится указание на принадлежавший знатному славянину комплекс хозяйственных построек вместе с жилым помещением[99]. Большесемейные общины, несомненно, существовали, но нет оснований говорить об их преобладании.
Важно известие Маврикия (с. 282), что славяне зарывают в тайниках свои вещи и не держат ничего лишнего открыто. Это сообщение оправдывает вывод о развитии частной собственности, о стремлении к накоплению богатств и к их охране от посягательств других членов общества. О частном присвоении доли добычи и выкупа за пленника свидетельствует история о пленении неким склавином анта Лже-Хильвудия (Прок., с. 124).
Сведения о заинтересованности в это время славян, в особенности — их высшего социального слоя, в захвате добычи вполне определенны. Время с начала VI до конца VII в. составляет заключительный этап развития строя военной демократии у славян рассматриваемого региона. С первого года правления Юстиниана I (527) набеги славян (склавинов и антов) на земли империи стали систематическими (Прок., с. 151). Они забирали добычу (одежду, ткани, драгоценности, посуду, орудия труда, продовольствие и т. п.), угоняли скот, а с середины VI в. также множество пленных сельских жителей и горожан, как и византийских воинов. Иногда, впрочем, они брали в плен только юношей, молодых мужчин (Прок., с. 128). Юстиниан I даже опасался, что вскоре некого будет набирать в войско (Прок., с. 157). Пленных брали преимущественно ради выкупа, и сумма его могла быть высокой: за ромея-военачальника в 30-х годах VI в. протоболгарам было уплачено 10 тыс. золотых (ИМ, с. 215). Поэтому по совету пленного ромея его господин-ант отправился к склавинам, чтобы купить у них ромея — мнимого полководца (о чем склавины якобы не догадывались), чтобы затем получить за него выкуп от императора (Прок., с. 125). Именно поэтому славяне немедленно отправлялись в набег за добычей, если Истр не охраняли войска империи (ФС, с. 321).