Страница 9 из 22
Проведя подробный осмотр лица Калеба, Малыш Кобб вдруг сказал:
– Расстегни-ка пуговички на моей жилетке.
Это было произнесено таким жутким голосом, что Калеб в руках куклы задрожал. Он вдруг понял, что Малыш Кобб вот-вот сделает что-то ужасное. Это отчетливо читалось по его гримасе при том, что она, разумеется, никак не изменилась.
– У меня, вообще-то, правило – не повторять, но я тебе снова говорю: расстегни-ка пуговички на моей жилетке.
– Зачем? – только и выдавил мальчик.
– Быстро! – велел Малыш Кобб, сдавив плечи Калеба своими грубыми пальцами так сильно, что тот даже вскрикнул. – Или хуже будет.
Мальчик расстегнул.
– А теперь на рубашке расстегни.
И Калеб снова последовал приказу.
В деревянной груди Малыша Кобба была проделана дверка. Крошечная квадратная дверка, запертая на крючок.
– А теперь откинь крючок в сторону! – велел Малыш Кобб, и мальчик сделал и это. После чего Малыш Кобб оттолкнул его прочь от себя, засунул руку в чернеющее отверстие в собственной деревянной груди и, покопавшись там, извлек наружу большой кухонный нож.
– Никакая это не отвалившаяся деталь! – со смехом сказал он. – А всего лишь то, что мой Хозяин положил внутрь меня! Здесь есть еще кое-что. Но это на потом! Да, на потом! У меня слишком длинные пальцы: ими удобно душить, но я не могу сам расстегнуть крохотные пуговички. Это очередное издевательство Хозяина. Но ты сделал все за меня! Благодарю тебя!
Калеб потрясенно зажал рот руками.
– Зачем тебе это? – глухо выговорил он. От нахлынувшего ужаса слезы мгновенно высохли, на лице остались лишь блестящие скользкие следы.
– Мой нож? А зачем нужны ножи? Чтобы резать, конечно! Хм… Он острый, очень острый! Не веришь?
В доказательство своих слов Малыш Кобб взял одного из плюшевых мишек, валявшихся на ковре, и одним быстрым движением отрезал ему голову.
Калеб не успел никак отреагировать на это, поскольку Малыш Кобб тут же схватил его за ворот пижамной рубахи, притянул к себе. Их лица оказались совсем близко – напротив глаз мальчика оказались холодные мертвые глаза куклы.
– Отдай мне свое лицо, – прошептал Малыш Кобб дрожащим от предвкушения голосом.
Ледяное лезвие прикоснулось к щеке Калеба, и кукла усмехнулась:
– Отдай мне свое лицо, маленький мальчик, и я надену его, будто маску. После чего я превращусь в тебя. Я заберу себе сперва эту твою хнычущую рожицу, затем заберу твою комнату, а следом и твою жизнь. Я стану настоящим мальчиком, вот ведь номер! Я возьму твои игрушечки – они такие грустные, несчастные – до чего ты их довел! Я нарисую им улыбки, чтобы они не выглядели такими жалкими, а затем мы устроим небольшое представление. Как в театре. И знаешь, что будет после?! Погаснет свет, и кукольное шоу уродцев даст первый спектакль для своего первого маленького зрителя. Это будет кое-что совершенно новое – то, что не показывали тебе твои глупые родители, то, от чего они тебя якобы берегли. Я покажу тебе боль и страдания. Ты не сможешь закрыть глаза, потому что у тебя больше не будет век, ты будешь неотрывно смотреть мое представление со своего самого лучшего, почетного места. И ни о чем не жалей! Тебе понравится, я уверен!
Малыш Кобб разжал перепуганному ребенку рот и запихнул туда отрезанную голову плюшевого мишки.
– Я вырежу твое лицо, словно картину из рамы. Мой нож, как вертихвостка из кабаре, уже просится станцевать по его контуру. Ты хотел играть? Как тебе такая игра? Что, дружок, не ожидал такого?! Ты наивно думал, что твой глупый папочка купил тебе что-то необычное, что-то особенное в «Лавке игрушек мистера Гудвина»?! Что ж, ты был прав. Я не какая-то там банальность. Я! Нечто! Особенное!
Сказав это, кукла принялась хохотать, и в тот же миг Калеб почувствовал дикую, неописуемую боль – это нож вспорол его тонкую кожу. Кукла принялась кромсать его и резать. Он пытался кричать, но не мог: лишь глухое мычание вырывалось из-за такого странного и нелепого кляпа в виде головы плюшевого медведя у него во рту. С каждой секундой боль становилась все ужаснее и ужаснее, а кукла продолжала, дико хохоча, свежевать мальчика.
Из-за невыносимой боли Калеб перестал что-либо различать. Его тело по инерции еще дергалось, но тварь крепко держала его, не останавливая своей жуткой работы. Где-то на самом краю сознания мальчик видел клочки своей комнаты. Кровать с отвернутым в сторону одеялом. Камин – в нем за кованой решеткой тлеют угли. Штора на окне – на улице бушует туманный шквал. Лицо куклы… жуткое, отвратительное лицо куклы так близко…
Это все не могло быть взаправду. Это все просто ему снилось.
Все это просто жуткий кошмар, и он вот-вот проснется… ведь иначе он уже должен был умереть от того, что с ним творили.
Это все – сущий кошмар… и он вот-вот проснется… проснется…
Красные угли в камине стынут и чернеют, комната погружается во тьму, кошмар, как и любой сон, заканчивается. И все ужасы остаются в прошлом, и все снова хорошо и… гаснет свет.
Часть вторая. Колыбельная.
– Ты слышал? – спросила Марго, глядя в потолок.
Вместе с Джонатаном они сидели в гостиной. Негромко звучало радио. Полуночная аудиодрама, транслируемая из Старого центра, вещала о некоторых подозрительных делах, о таинственных встречах и запутанной интриге, которая привела к тому, что убийца в черном плаще и цилиндре стоял у дома своей будущей жертвы, прятался под карнизом от проливного дождя и выжидал момент.
Джонатан устроился в своем кресле с газетой, смешивая скучные городские новости и зловещие нотки истории, пробивающиеся через шум помех. Марго вязала новую шапку Калебу в школу и всякий раз вздрагивала, стоило кому-то из персонажей радио-спектакля закричать, неожиданно распахнуть дверь или взвести курок. Она не могла понять Джонатана, которого совершенно не пугала вся эта жуть, и, в то время как он «следил лишь за развитием сюжета», она, затаив дыхание, ловила каждый звук, каждый скрип или приглушенный вдох. И когда посреди ночи в двери дома, вокруг которого крутилось действие «Таинственного Убийства», раздался тяжелый стук кулака убийцы, она даже прекратила вязать, замерев и боясь выдохнуть.
Марго уставилась в темнеющие недра медного рога радиофора. «Что же будет дальше? Что же сейчас произойдет?!» Из-за напряжения и тревожного ожидания она вдруг ощутила себя саму нитью, которую кто-то собрался поддеть спицей…
И именно в этот момент, посреди нервно затянутой паузы, наверху что-то стукнуло.
Марго вздрогнула и уставилась в потолок – кажется, звук раздался из комнаты Калеба.
– Ты слышал?
Джонатан отвернул уголок газеты и недоуменно поглядел на нее. Марго уточнила:
– Наверху что-то творится…
Джонатан сделал вид, что прислушался, а Марго вдруг отметила, как похолодела ее спина. В том, что она услышала, не было ничего особо странного или жуткого – ничего из того, что как раз звучало из радиофора, но что-то все же испугало ее. Марго не могла точно объяснить, что именно, не могла подобрать нужные слова.
– Я ничего не слышу. – Джонатан по-своему прочитал страх Марго и попытался успокоить ее: – Не бойся, милая, это всего лишь выдуманная история – это все не по-настоящему.
Посчитав, что потрудился на славу, он вновь уткнулся в свою газету.
Марго снова взялась за спицы, но ее сердце больше не было на месте, а происходящее по радио лишь жутким аккомпанементом подыгрывало и усугубляло ее волнение. Спицы звенели, странички газеты шуршали, а убийца был уже в доме. Он брел по коридору, скрипя половицами, и с каждым шагом все приближался к двери спальни несчастной жертвы… Совсем ничего не было сказано о судьбе несчастного дворецкого, встретившего его у дверей кухни. Действие оборвалось на словах: «Верный слуга увидел, как показавшаяся ему странной тень приобретает форму высокого человека в плаще и цилиндре. Его глаза расширились, а рот раскрылся и…». После чего было уже: «Покинув кухню, убийца двинулся к комнате для слуг, где, как он знал, спала кухарка, жена дворецкого. Он не желал оставлять свидетелей…».