Ночной звонок

— Где вы были в ту ночь, когда была убита ученица вашей школы Зоя Ермакова?

— Я вернулся домой часов в восемь, — ответил Козлов. — Так что никакой ночи еще не было. Вечер был.

— А ты, оказывается, можешь держать в голове то, что говоришь. Но нами установлено: в восемь тебя не было дома. Куда заходил по пути?

— Никуда не заходил.

— Так! — выдохнул отрывисто Белов, словно выстрелил в лицо допрашиваемого. — А если я подскажу, когда ты пришел домой? — Белов взял папку со стола, раскрыл, демонстративно впился глазами в страницу. — Так, так... Ну, так в котором же часу пришел домой? — медлил Белов, делая вид, будто дает возможность самому обвиняемому признаться в том, о чем его спрашивает.

Морозов отвернулся к окну, не в силах более наблюдать за допросом.

Козлов молчал. Затем положил руку на лоб, словно извлекая из него воспоминания, поднял глаза к потолку.

— Ну, ну, — подталкивал его Белов. — Припомни, поднатужься. Если обманешь, себе хуже сделаешь. Говори правду. Только правду. Всю правду.

Вздохнув, Козлов вдруг засмеялся мелко, рассыпчато, будто просо разбросал по полу.

— Честно говоря, гражданин начальник, я был пьян, ничего не помню.

— Вот, вот! — возликовал Белов, стукнув ладонью по столу. — Зою Ермакову убил — тоже не помнишь?

Козлов подпрыгнул, словно подброшенный пружиной, проговорил с болью:

— Не может быть! Что вы, гражданин начальник. Никого я не убивал. Может, просто напугал кого-то своим видом? Слышал, кто-то кричал, кто-то плакал. Но убивать... Нет, нет, убивать никого не убивал.

Кровь отлила от лица Козлова, он пошатнулся и опустился на табуретку, его голова качнулась в сторону, казалось, готовая свалиться с плеч и шаром покатиться по полу. Морозов шагнул было к нему со стаканом воды, но Белов жестом остановил его. Он будто решил доконать обвиняемого. Нажал кнопку — в дверях появился милиционер. Начальник дал знак ему, и тот ввел в комнату Козлову. Женщина жалостливо поглядела на своего дюжего мужа, потянулась к нему.

— Гражданка Козлова! — остановил ее капитан резким голосом. — Скажите, во сколько пришел домой ваш муж восемнадцатого числа?

— Ночью. Уж за полночь. Наверное, в час, а может, поболее, — с нежностью и тоской глядя на мужа, ответила женщина. — Я встала, открыла ему, а он...

— Все! — прервал ее капитан и бросил милиционеру: — Уведите. — Обратился к Козлову: — Ну? В восемь часов или в час ночи?

— Не помню, не помню. Как знаете, так и знайте. Ваша власть, что хотите, то и делайте. Вам виднее. Я не рассчитал, хватил лишку сдуру.

— Хитрый ход, но нас не проведешь. Понятно? — с дрожью в голосе заговорил Белов. — Врешь, сам себе хуже делаешь. С лжецом не хочется и толковать. Я тебя больше ни о чем не спрашиваю. Где был, с кем выпивал, как оказался в подвале нового дома, где найден труп девушки, — все, все нам известно досконально. Враньем не спасешься. Есть неопровержимые улики. Факты — упрямая вещь. Понятно? Но последний вопрос. Для пробы. Будешь врать или скажешь правдиво?

— Спрашивайте, — обреченно произнес Козлов.

— Когда и где ты потерял свой берет?

— Берет? Нет, берета я не терял. Он у меня дома. Черный берет. Помню точно, он дома.

Белов зловеще усмехнулся и взял со стола газетный сверток, раскрыл.

— А это чей берет?

— Не знаю, мой берет дома. Мой с подкладкой.

— С подкладкой? — почти радостно воскликнул Белов и победно посмотрел на Морозова — А этот какой, откуда знаешь? Я же вот держу его верхом к тебе. Не показывал подкладки — есть ли она, нет ли, откуда ты знаешь? Так на́, смотри. Подкладки, действительно, нет, угадал. Но каким образом угадал?

— Не угадывал вовсе, вижу, что не мой. Мой с подкладкой, а этот без.

— Все понятно, гражданин Козлов, — Белов встал, вытянулся. Обратясь к Морозову, жестом указал на допрашиваемого: — Убийца. Насильник. Продолжайте допрос, — и пружинистым четким шагом направился к двери.

Козлов потерял власть над собой, открыл рот и вдруг зарыдал горько, обиженно, бормоча:

— За что? За что? Гражданин начальник, я не убийца! Не может быть. Я никого не убивал. За что же меня так?

XIII

Пушин сладко спал. Его скуластое лицо расплылось от удовольствия. Солнечный луч, пробившийся сквозь занавески, упал на розовые губы, медленно пополз в ямочку на подбородке. Пушин причмокнул и улыбнулся чему-то.

Хозяйка, старушка Христофоровна, у которой проживал на квартире лейтенант, вошла в комнату, чтобы разбудить постояльца, но, взглянув на него, остановилась. «Ишь, сердешный, приятный сон видит, а дело имеет с шарамыжниками да бандюгами. Поздно ночью пришел измочаленный. А вот улыбается. Пусть еще поспит. Хотя нет, просил ведь разбудить, сердешный. Жалко тормошить. Минуточку подожду, пусть досмотрит сон, а потом и разбужу. Эх, служба».

Пушин открыл глаза и ясно, осмысленно посмотрел на старушку. Хозяйка ахнула удивленно:

— Не спал, Офоня?

— Спал, Христофоровна.

— А как же проснулся, я тебя не будила, милый.

— Услышал твои шаги, Христофоровна. — Пушин вытянул руки за головой и с маху сел в постели.

— О-a, ты не зря в милиционерах ходишь — чуткий. Ну, вставай, я тебе уж и завтрак сготовила.

Минут через тридцать Пушин уже шагал по улице в ладном цивильном костюме, без кепки. Он направился на строительную площадку в качестве нештатного инструктора горкома комсомола. Требовалось выяснить кое-что, порасспросить людей о людях. Не доехав до стройучастка две остановки, сошел с автобуса — не хотелось больше в теплынь, в солнечную утреннюю благодать толкаться в переполненной машине.

На душе у Пушина светло и просторно. Ему хорошо оттого, что светит солнце, что сила в нем бьет через край. И еще оттого, что вчера его похвалил сам Варламов за одну идею, на которую натолкнули лейтенанта дружинники и по следам которой он шел сегодня.

Вчера они все вместе сидели в городском штабе, обсуждая ход дальнейших розысков хулиганов, избивших Бушмакина. Решено было взять на заметку всех задир и драчунов, пьяниц и хулиганов. Едва стемнело, оперативный комсомольский отряд вышел на улицы города. Ни одного закоулка, ни одного парка, сквера, общественного места не должно остаться без наблюдения комсомольцев-дружинников. По городу разошлись из городского, районных и заводских штабов десятки крепких и решительных парней.

С первых же минут патрулирования начался «улов». На одной из улиц трое парней пытались снять с руки девушки часы, отобрать сумочку. Правда, любителей легкой добычи не удалось задержать, так как они, завидев группу дружинников с повязками на рукавах, разбежались с криком «Атанда!»

После этого дружинники пошли вразброд, держась друг от друга на расстоянии голосового сигнала.

Кирилл Ложкин, заводской парень — отчаянный и удивительно добрый — был боксером и заводилой комсомольских мероприятий. Он-то и возглавлял заводскую группу дружинников.

Тактику поимки хулиганов Кирилл имел особую. Приметит подозрительную группу, притворится пьяным, полезет целоваться. А те рады. Охаживают, обнимают его и потихоньку тащат в укромное место, чтобы раздеть или снять часы. Ложкин в нужный момент мгновенно «протрезвляется»: одному — под дых, другому — хук в скулу, третьему — крюк в подбородок. Однажды таким вот образом он набрал полную сеть «щучек» — семь человек.

В милиции, узнав о тактике Ложкина, строго наказали: нельзя так работать, порочный метод. Но Ложкин согласился лишь для виду, выходил на «лов» снова.

А вчера сорвался. Едва он подошел к группе, его сразу взяли в плотное кольцо, видимо, догадываясь, кто он такой. Ребята — их было человек пять — видать, не шатуны просто, по обличию и по одежде — рабочие. Ложкин решил, что они сами есть дружинники и приняли его, пошатывающегося, за шалопая, — выпрямился, сделал несколько ровных шагов, сказал:

— Ошиблись, ребята, я сам дружинник, — и отогнул лацкан куртки, показывая значок.