Бес

Но вот энергия, её наполняющая - это совсем другое дело. Она была...

Наверное, так бы я себя чувствовал, если бы попробовал выпить радугу.

Усталость схлынула, словно я принял горячий душ, выспался и вдобавок схомячил громадный стейк, две порции жареной картошки, шоколадный молочный коктейль и двойной эспрессо.

Да, именно так я себя и чувствовал: немного осоловевшим и ленивым. Как спящий лев.

- Всё, - сделав над собой усилие, я оттолкнул руку Алекса и вытер губы. - Спасибо.

- Браво, мон шер ами, - интимно подмигнул Тарас. - Ты вошел в клуб избранных: нечасто Алексис даёт попробовать себя на вкус...

Ну почему всё, что говорит этот древний стригой, кажется фривольным и слегка нарушающим рамки приличий?

- Ты просто ему завидуешь, дружок, - Алекс перетянул руку носовым платком, и как ни в чём ни бывало, застегнул манжету на рубашке.

- Ещё бы, - Тарас гордо задрал подбородок. - Я вот ни разу не удостаивался такой чести.

- Может быть потому, что ты ни разу не попросил?

- А вот это уже обидно, - надул губы древний стригой. - Почему для одних правом является то, что для других - привилегия?

Я не стал слушать, что ответит Алекс.

Наклонившись, проскользнул под плетением богомолок, и оказался снаружи защитного круга. Сила бурлила во мне, как раскалённый гейзер. И если я не найду ей выхода, то просто взорвусь.

За моей спиной, но не пересекая защитного круга, встал шеф. Я чувствовал его несгибаемую волю, его напор - и это придало мне уверенности.

Наконец я был готов сделать то, что мы с Алексом задумали накануне.

Над омрачённым Петроградом

Дышал ноябрь осенним хладом...

Шеф декламировал негромко, вполголоса, и казалось, стихи эти предназначены лишь для меня. Лишь для меня звучат чеканные строки, и только моё сердце бьётся в одном с ними ритме.

Плеская шумною волной

В края своей ограды стройной

Нева металась, как больной

В своей постеле беспокойной...

Нахмуренное небо выдало порыв мокрого тяжелого ветра - словно влажным полотенцем хлестнуло в лицо.

... Уж было поздно и темно

Сердито бился дождь в окно

И ветер дул, печально воя...

С последними его словами на арену низвергся ливень. Он хлынул сразу, плотной тяжелой стеной. Он скрыл бесконечные фаланги стригоев, заглушил их кровожадные вопли, истошный вой, тяжелый топот.

Я закрыл глаза. Перед веками поселилась темнота, и не осталось в этой темноте ничего: только дождь, и я.

За спиной тихо звенел огненно прочерченный круг, в который я пробраться не мог - в нём была тихая, как глаз тайфуна, тьма.

На поле же рассеянно светились гнилушки, поганки, огоньки святого Эльма - крошечные светильники, поддерживающие не-жизнь умертвий, воскрешенных кровью графа.

Набрав в грудь воздуху, я смог дотянуться своей волей до самых дальних краёв поля, туда, где всё ещё стояли нетронутые ряды свежих стригоев.

Я видел, я чувствовал незримые ниточки, которые связывали умертвий с Фёдором Михайловичем.

А потом я вытянул руки, и принялся обрывать эти ниточки.

Уши резануло пронзительным воем.

Почуяв близкую гибель, умертвия нахлынули на меня, словно душная разлагающаяся волна, но тут же растворились, растаяли мокрым пеплом: оказывается, одно лишь прикосновение ко мне несло им смерть.

Время шло. Я рвал пучки огромными охапками, играл на них, как на струнах старой прогнившей гитары. А в это время стригои атаковали наш периметр.

Граф послал всех, всё, что у него осталось, на противоположную от меня сторону, и бросил на плетение богомолок.

И женщины не выдержали.

Стоя спиной, я чувствовал, как красное плетение истончилось и лопнуло, как стригои хлынули в образовавшуюся брешь...

И собрав все силы, оборвал последние нити.

Открыв глаза, увидел, как не-мёртвые, один за другим, падают на раскисший дёрн, растворяются под струями дождя и впитываются в землю. Их становилось всё меньше, меньше, они превращались в неопрятные холмики тряпья и грязи на зелёной траве, и... исчезали.

И тогда я сложил пальцы рук в мудру, тем самым завершая процесс распада, преобразуя пепел в перегной, в питательный субстрат для новой жизни.

Внутренним зрением я видел, как просыпаются корни травы, как жадно пьют они воду, и как наполняются силой для нового роста.

Скоро, совсем скоро на поле проклюнется новая жизнь, скроет все следы, и даже памяти не останется о битве, которая здесь развернулась.

А вот вой не прекращался. Странно...

Оглядевшись, я с удивлением обнаружил, что это воет граф...

Поднявшись над трибуной, Фёдор Михайлович завис в воздухе, омываемый ливнем, как серебряным плащом, и широко раскрыв рот, изливал на нас своё негодование.

Но было поздно: кровь превратилась в воду, и впиталась в песок. Граф остался один.

Я не видел ни штурмовиков, как безмолвные часовые, всю битву простоявших у него за плечами. Не видел Аллегры - неужели она растаяла, как детский куличик под натиском прибоя?..

Смыв пепел, ливень стих. Как по заказу, показалось яркое умытое солнце. Из тумана, поднявшегося от мокрой травы, как призрак, выплыл тигр Махендра. На его широкой спине вниз лицом лежала Зоя. Казалось, девушка спит, бессильно свесив руки по пушистым бокам, но чутьём не-мёртвого я сразу определил: в ней не осталось жизни.

Погибла храбрая акробатка, повелительница воздуха. С нею вместе ушли несколько оборотней - холмики мокрой шерсти возвышались в разных местах поля.

Исчезли, развеялись как дым, Трое из ларца.

И только граф стоял неколебимо, опираясь на воздух. За спиной его хлопали чёрные тени - тяжелые рваные крылья.

- Что дальше? - Алекс вышел вперёд, не спуская глаз с фигуры стригоя. - Какая ещё краплёная карта найдётся у вас, господин граф?

Ни слова не говоря, Фёдор Михайлович снял с указательного пальца большой перстень-печатку и бросил в траву. В том месте сразу появился чёрный удушливый дым, а из дыма соткалась фигура громадного клоуна.

На миг мне показалось, что это покойный Брамсель - тот, который разбился в цирке, в вечер премьеры... Но нет. Грим этого клоуна был нанесён очень небрежно, размашисто - что называется, щедрой кистью. Лицо его всё было в потёках чёрной краски или грязи. Из-за этого черты лица превратились в зловещую маску смерти.