Страница 71 из 81
— Скажи ему, что я могу гвоздями заколотить, ежели иголка с шёлковой ниткой не устраивает.
— Понял, передам, — кивнул кузнец Паша и заспешил обратно. Обещание Полумесяца на бывшего немца обязательно подействует, потому что у Фёдора слова не расходятся с делом. — Ивашка, где ты там, колбасник копчёный? Давай лечиться!
А Фёдор Сидорович снял шлем, достал чистый платочек из особого кармашка на поясе, и вытер потную голову:
— Вот и отбились, други мои.
— Ага, — согласился отец Мефодий, осеняя себя крестным знамением. — А так пугали, так пугали…
— Не пугали, а напоминали об осторожности, — помотал головой Хасан-хаджи. — Потом проявили эту осторожность, и победили, за что предлагаю немедленно выпить!
Звякнула о доспехи серебряная фляжка, и таким же непонятным образом появились три серебряные же стопочки.
— Коньяк? — с подозрением спросил батюшка, слышавший о сём напитке, но не пробовавшие его.
— Бери выше! Сорокатравчатая тройной очистки, что не пьянит, а лишь душу греет да веселит, и для здоровья весьма пользительна. В Троице-Сергиевом монастыре в дубовых бочках настаивается, и самим Патриархом благословлена.
— Дорогая, небось.
— Сорок два рубля за ведро.
— Ого!
— Но видит аллах, она того стоит!
Неделю спустя. Ещё южнее деревни Ильясовка.
Ногайский хан Файзулло Каплан нервничал, очень сильно нервничал. До дёрганья глаз и непроизвольной дрожи мокрых от пота рук. Закончилась неделя, отведённая на набег россыпью десятков и более мелких отрядов, и наступала пора возвращаться. То есть, не возвращаться в родные степи, а отправляться в Крым, сыто отрыгивая духом наваристой бараньей похлёбки, и лениво подгоняя плетями длинные вязанки сильных дорогих рабов, и молодых прекрасных рабынь. Те ещё дороже!
Крым ждёт! Но он же не терпит опозданий — уже болят старые раны и сросшиеся в молодости кости, предвещая скорую непогоду. А дожди — это плохо. Именно здесь и сейчас — больше чем плохо.
Развезёт грязь, из-за чего скорость передвижения упадёт втрое, а невольники простынут, заболеют, и начнут умирать. Их не жалко, жалко денег, которые венецианцы готовы выложить хоть прямо завтра. Пусть не завтра, пусть сразу после возвращения, но готовы!
Только никак не возвращаются отправленные в разные стороны тысячи и полутысячи. Бей Каплан, Хуюк нойон, мирза Бельмеш, мурза Кидим, нойоны братья Кара-Мураз… Неужели взяли столько, что добыча отягощает и задерживает? Хорошо бы так — с добычи любого воина хану полагается пятая часть, да десятая сотнику, да десятая тысячнику, да десятая на нужды рода. Никто не остаётся обиженным и обделённым. А если дело не в добыче?
О, шайтан… кто это нахлёстывает шатающегося от усталости коня и не обращает внимания на предупреждающие окрики ханской охраны? Гонец с дурными вестями? Обычно хорошие новости передаёт кто-то из приближённых, очень надеясь на награду, а дурные вести добираются вот так, вместе с тем, кто её привёз и кто ответит головой.
Посылают простых воинов, кого не жалко потерять, и кого в противоположном случае можно заставить поделиться большей частью награды.
— Пропустить! — крикнул хан.
Нукеры охраны чуть отступили, и гонец остановился только перед ногайским повелителем. Что-то хотел сказать, но не смог — прохрипел нечто невнятное и упал с седла на землю. Следом повалился его конь, загнанный до смерти.
Нойон Кобыз, командующий верной охранной тысячей, склонился над неподвижным телом, а потом выпрямился с удивлением на лице:
— Он не дышит!
— Как это не дышит? Он только что живой был!
Нойон ногой перевернул мёртвого гонца лицом вниз, и указал на окровавленную спину, и на две дырки в халате:
— Он был убит ещё раньше, но только долг перед великим ханом заставлял его держаться в седле!
— Понятно, — кивнул Файзулло Каплан и подошёл поближе. — Какого он рода? Из чьей тысячи?
— Неизвестно, — мой повелитель, — развёл руками главный телохранитель. — Но если прикажешь…
— Да уже и неважно, — отмахнулся хан, присев на корточки перед мёртвым гонцом. Сунул палец в одну из ран на спине и зачем-то поковырялся там. — Это чем же его убило?
— Русская пищаль, — мой повелитель.
— Не похоже, — усомнился Файзулло Каплан. — Она бы насквозь пробила, а тут раны только с одной стороны. Мне же показывали как стреляют московские пищали.
— Половина пищалей делается не в Москве, а где-то на Урале у вотяков и вогулов.
— Да какая разница? Всё равно на раны от пищали не похоже.
— Пули попали уже на излёте, — пояснил нойон. — Стреляли в спину, вдогонку, с большого расстояния. А это значит…
— Ну и что это значит?
— Это значит, мой господин, что за его спиной оставались только враги, а наших воинов уже разбили или ещё добивали. Судя по тому, что это единственный, кому удалось вырваться, то живых там не осталось, и ждать больше некого.
— Как же некого? Что ты говоришь, нечестивец? — возмутился хан. — Двадцать тысяч сабель ушло к урусам за добычей… двадцать, ты понимаешь?
— Понимаю, — мой повелитель, — кивнул Кобыз. — И предлагаю подождать их возвращения ещё три дня, после чего срочно уходить в Крым.
— Без ясыря и добычи?
— И то и другое будет потом, но только в том случае, если мы останемся живыми.
Хан Файзулло Каплан упрямо помотал головой:
— Такого не может быть, чтобы урусы не только разгромили, но и полностью уничтожили моих доблестных воинов. Мы же посылали туда не пастухов, а закалённых в боях степных львов, равных которым нет во всей вселенной!
Главный телохранитель если и был не согласен с излишне лестной оценкой ногайских воинов, то промолчал. Изобразил искреннее внимание, ожидая новых откровений повелителя. И они не замедлили последовать.
— Мы будем ждать их ещё десять дней, но не просто ждать, а вышлем навстречу оставшихся здесь воинов. Неужели верная тысяча откажется покрыть себя славой и набить серебром седельные мешки? Урусы десять лет жили в мире и спокойствии, так что их богатства хватит на всех! Но больше всего достанется тому, кто отважен и верен. Я понятно говорю, Кобыз-нойон?