Во славу русскую

Но в столице империи масса и другой полиции. Едва началась погрузка награбленного, как на улице показалась пара пеших жандармов, заинтересовавшихся странной суетой в позднее время: из здания вышли трое крупных парней и закинули раздувшиеся мешки в повозку.

— Иссак, их двое. Сделайте, чтобы их пригласили пройти внутрь банка. Пусть удостоверятся, что там — порядок.

— Азохн вей! Они запомнят моё лицо, — оробел Соломон.

— Не трусьте. Где ваш подельник, что изображал мента в начале?

— Рядом… Герр Трошкин, но внутри связанные банкиры.

В решительный момент он решил дать задний ход?!

— Снова в Тасманию захотелось? Думаешь, они подышат воздухом и свалят? Заманить внутрь и связать! Бегом!

Проклиная судьбу и сетуя на вечную несправедливость, Соломон похромал к банку исполнять задание. Они несколько раз обсуждали вариант с внезапным вмешательством полиции, но у матёрого уголовника жила надежда избежать этого. Месть легавых страшна и безжалостна. С другой стороны, не убивать же их. Ну, полежат связанными, разозлятся, потом успокоятся. Огромные деньги не зарабатываются просто так.

Иссак что-то сказал жандармам и вежливо протянул ладошку ко входу — пожалуйте, мол. Я выждал две минуты, поправив маску на лице, и вышел из кареты.

В проулке никого, кроме возниц с награбленным. Быть может, они чуть насторожились, завидев персону в чёрном и в непроницаемой маске, однако время такое. Даже на бал многие теперь отправляются, прикрыв лицо, дабы не попадаться на глаза ревнивым мужьям и жёнам.

Внутри меня встретили перепуганные соучастники. Взломанные ящички, кружащиеся в беспорядке бумаги, среди которых бестолковые джентльмены удачи рассчитывали найти что-то ценное, сразу оповестили жандармов, что банк попросту грабят. Поэтому следы борьбы в виде поломанной мебели нашлись прямо около входной двери, а бригадир бандитов, крепкий кряжистый мужчина по кличке Халбьюдиш (18) потирал ушибленную скулу.

(18) От halbjüdischen — полуеврей (нем.) В России тогда говорили — полужидок.

— Не было такого уговора — ментов вязать!

Он видел меня лишь раз, также замотанного в маску, и по подчинённым повадкам Соломона усвоил, что таинственный незнакомец большого роста — главный в сём ограблении.

— Легко исправить. Развяжите, сдавайтесь. Они не обидятся — возрадуются, получив повышение за вашу поимку.

— Гевалт! — яростно ругнулся бандит. — Из-за проклятого гоя меня будет искать весь жандармский корпус империи.

Я заглянул за конторку. Связанные охранники с мешковиной на голове брошены вповалку. Недовольное шевеление и мычание рассказали, что они до сих пор живы — расчётливые евреи и в запале налёта старались не наработать на пожизненную каторгу.

— Где?

Соломон кивнул в сторону боковой двери. Я шагнул в неё и старательно притворил за собой. Маленький кабинет с окном, плотно задёрнутым шторой, очевидно, принадлежал управляющему. Добротный стол с увесистым бронзовым прибором, низкий диван из коричневой кожи, только входящей в моду, такие же кресла на массивных ножках — всё это свидетельствовало о благополучии и изрядной солидности заведения.

Жандармы покоились на креслах, наскоро связанные и обезоруженные. Оба — офицер и капрал — высокие, сильные, с холёными лицами, слегка помятыми, как и форма, от короткой энергической борьбы с налётчиками.

— Бонсуа, месье. Миль пардон, — хоть как-то маскируясь, я переходил на французский язык. — Вас скоро освободят. Один только вопрос: есть ещё патрули у Хауптштрассе?

Лейтенант смолчал, а молодой капрал зло бросил:

— Разницы нет. Я видел Халбьюдиша. Его в жандармерии всякий знает. Ваш арест неминуем — сдавайтесь!

План продолжал трещать по швам. Надо же, в связанном виде человек продолжает пребывать в уверенности, что жандармская форма защитит. Зря капрал это сказал.

— Эскьюземуа, месье. Я не могу позволить вам дать показания в суде.

Хотя я готов был к бурным действиям жандарма, но тот смог удивить. Резко выпрямился, отчего скреплённые в запястьях руки проскользнули за спинкой кресла, и прыгнул головой вперёд, сбивая меня с ног. Затем капрал перевернулся и сильно ударил связанными ногами в голову, я едва увернулся. Каблук сапога сбил маску с моего лица.

Вот и всё. Виселица, если жандармы донесут. И еврейским подельникам, на них плевать, и, что самое обидное, мне тоже.

Выстрел в сердце из маленького револьвера, прижатого стволом к мундиру, не громче падения тома Библии со стола.

— О майн Гот! — впервые подал голос лейтенант. — Клянусь, что никому не расскажу об увиденном. Пощадите меня ради детей!

— У налётчиков тоже есть дети.

Офицер тихо взвыл от ужаса, когда короткий револьвер упёрся в его мундир. Ни стоны, ни мольбы не помогли. Тихо хлопнуло ещё раз.

Я шагнул к зеркалу, отряхнул и поправил одежду. Маска вернулась на прежнее место. К сожалению, на скуле краснеет кровоточащая ссадина от жандармского сапога. Но сие — не самая насущная проблема.

Вернул капрала на кресло. Маленькие дырочки на мундирах не бросались в глаза. С виду — блюстители порядка просто оглушены. Неумолимые признаки смерти овладеют телами позже.

— Что за шум? — в один голос спросили Халбьюдиш и Соломон, когда я покинул кабинет управляющего.

— Доходчиво объяснил им, что не нужно откровенничать. Закончили погрузку? Ходу!

От слуха не укрылось недовольное ворчание полужидка, мол, раскомандовался тут.

Две коляски с поднятым верхом помчались к мосту через маленькую речку, давшую имя столице Австрии. Наша с Соломоном карета последовала сзади. Вопреки некоторому сопротивлению беглого каторжника, я втиснул его рядом с собой.

— Иссак, ты отвечаешь за громил. Какого дьявола он позволяет себе раскрывать пасть?

— Вы же понимаете, в империи нельзя трогать жандармов, — заюлил Соломон. — Таки волнительно это.

— А вы за мильён фунтов собрались на увеселительную прогулку? За обычный променад столько не получают. И где ваш поц, что должен был стоять на шухере?

— Не надо нервничать, герр Трошкин. — Сейчас приедем, посчитаем, и все будем довольные.

Всенепременно. Особенно лейтенант с капралом, их коллеги, родные и близкие. Нет, с еврейскими уголовниками крупное дело нельзя было начинать. Их стезя — мелкий шахер-махер. Я со злостью глянул на скорбный остроносый профиль в тёмном уголке кареты. Если и при расчёте вздумаете надуть, сегодня не в первый раз проливать кровь. Рука погладила объёмистый саквояж.

Честно, меня трясло. Как ни оправдывайся необходимостью, я загубил случайно подвернувшихся жандармов, просто исполнявших приказ. Говорил себе: они — военные, подданные империи, что на грани войны с Россией. Надо ли жалеть противника? Но если так рассуждать, не грех извлечь «Урал» и начать самолично отстреливать партикулярных господ на улицах Вены, они тоже могут быть призваны в армию и палить в русских.

Есть ещё аргумент: в войне с Россией, коль таковая начнётся, погибнет неизмеримо больше австрийцев, чем в банке этой ночью… Выходит, спасая многие тысячи местных ценой двух смертей, совершил «благородный» поступок?

Решив отложить самокопание на более спокойные времена, я увидел, как карета минула горбатый мостик через Вену и благополучно вкатилась под арку, попав во внутренний дворик невысокого каменного дома, скудно освещённый единственным фонарём. Там выскочил наружу и поднялся по лестнице за подручными Халбьюдиша, утащившими внутрь добычу.

Пересчитывали её трое. Унылое и грязноватое помещение, пахнущее сыростью и чесноком, навевало не самые хорошие предчувствия. Строганов, Соломон, а также подпирающий стену полуеврейский бригадир пребывали в тяжёлом молчании. Счетоводы не участвовали в налёте, и я мысленно посчитал, сколько народу вовлечено в преступление. Пятеро в банке, три возницы, двое на шухере, проспавшие патруль, двойник и гримёр — уже дюжина, помимо меня самого и Соломона. Ах, да — студент Венского политехнического университета. К утру обнаружатся трупы и начнётся облава, через день-два жандармы нащупают концы. Исполнителей нужно срочно убрать из города и ждать, пока не стихнет первый переполох.