Страница 30 из 68
— Сразу же, милый. Отправлюсь в Питер с Володей и Федей.
— Лучше к родственникам в Варшаву.
— Понимаю тебя. Верно, так будет лучше.
Со Строгановым ехал Григорий. Мой, теперь вернувший себе военный статус денщика, подначивал Григория — а не окажемся ли мы опять по разные стороны как под Муромом.
Мы с Александром коротали за картами и разговорами. Тонкая нитка из пары рельс связала центр страны с будущим Южным фронтом, дабы перевезти огромное количество людей, коней, оружия и припасов, что без водных путей ранее невозможно было бы. Она оборвалась в степях малороссийского юга, не дотянутая до Таганрога из-за турецко-татарской напасти. Западная ветка закончилась среди шахт у слободы Александровки. Её чаяли продлить в Одессу и дальше, но куда там! Не под самым же османским носом затевать строительство.
Генерал от инфантерии Иван Фёдорович Паскевич, в распоряжение которого я получил предписание явиться, показался мне начальником огромного улья. В том улье сбилось несколько роёв, и толково управлять ими не было никакой возможности. Собранные в мирное время полки ещё находились в исправном виде, почти готовые к смотру в высочайшем присутствии, в подогнанной и единообразной форме, начищенным оружием и бравыми молодыми офицерами, для коих война служит шансом проявить себя на бранном поле, а не потерять на нём голову. Здесь, у берегов безвестной речки Кальмиус, они как по нитке разбили шатры, радуя глаз уставным благолепием и услаждая слух звуками привычных армейских дел.
Однако были и другие, и в превосходящем множестве. Запасные батальоны, где на четыре сотни недавно призванных солдат приходится два унтера и один офицер, срочно собирались в пехотные полки, сразу же испытывающие недостаток всего: оружия, формы, инвентаря, а главное — умелых командиров; не хватало и полковых, и дивизионных.
Казалось бы, с начала беспокойного XIX века Россия воевала почти непрестанно, и понюхавших порох должно остаться вдосталь. Однако роспуск фюрером Императорской армии привёл к тому, что большинство офицеров западных кровей, исключая германскую, тотчас отбыли на родину либо вышли в отставку в России. Павел Демидов, наоборот, немцев обидел, среди них — стране верных и ничего против не злоумышлявших. Часть сосланных при Пестеле от службы отказалась наотрез. Из числа повешенных Благочинием, наверно, многие и согласились бы, но уж точно были не в состоянии.
Узнав, где штаб Паскевича, я отправился к нему представиться, Строганов неустанно следовал рядом. Опередив нас на минуту, к временной ставке командарма прибыла стайка чистеньких лакированных офицериков в идеально отглаженных мундирах и блестящих киверах, кто-то прихватил с собой лакея с гражданки, и тот усердно полировал им сапожки, чуток запылившиеся. Ни дать, ни взять, вчерашние выпускники Николаевского лейб-гренадёрского.
Мимо проскакала полусотня донцов. Один из свежевылупившихся цыплят удивлённо глянул на всадников и спросил: «Le cosaque?», потому что казаков кроме как на параде они не видывали, а в Москве да в Петербурге те иначе выглядят. Другой выругался, потому что поднятая копытами пылинка осмелилась лечь на его сапоги, назвав казаков пушечным мясом, chair a canon.
Мы переглянулись со Строгановым и поняли друг друга без слов. Эту «золотую молодёжь» придётся ломать через колено. А в Питер немедленно понесутся доносы, что выскочка граф (дворянин в первом колене — выскочка и есть) и бывший шеф К.Г.Б. наводят террор хуже пестелевского.
Даже не думая чистить сапоги, если гавкнет — я Паскевичу про разрубленный кивер напомню, мы вошли в штаб.
— Ваше высокопревосходительство! Генерал-майор…
— Входите, Платон Сергеевич, дорогой, и не утруждайтесь лишними церемониями. Я сейчас освобожусь. Александр Павлович, вы тоже? Вот сюрприз. Лично вас — не ожидал.
Низенький, широкий и до странности пыльный особняк, принадлежащий местному шахтовладельцу Ивану Ивановичу Шидловскому, ныне превращённый в штаб развёртывающейся армии, гудел от топота офицерских ног, при этом накалялся подобно русской печке — лето выдалось жаркое.
Коротконогий толстячок, протолкнувший мясистое тело в сером сюртуке среди зелёных военных мундиров, всучил Паскевичу стопку неких бумажек и настойчиво потребовал «незамедлительнейшего их рассмотрения», после чего генерал просто отправил всю пачку в корзину для мусора. Незадачливым просителем оказался тот самый шахтовладелец.
— Довольно, Иван Иванович! Дурно сетовать на невзгоды, когда Россия в опасности не меньшей, нежели в двенадцатом году. Да и цифры вы изволили написать, Бога не убоявшись, — Иван Фёдорович глянул строго на Шидловского, который под генеральским оком стал словно бы скромнее ростом, ещё более напоминая внешностью свой дом. — Живы будем, пишите сразу на высочайшее имя. Не смею вас задерживать.
Командующий армией выразительно кивнул адъютанту, отчего тот ухватил просителя за локоток. Затем Паскевич крепко пожал мне руку.
— Услышал господь мои молитвы! Боевой генерал, прошедший Бородино, Березину и Муром!
— Боюсь, у вас преувеличенное мнение о моих талантах. В двенадцатом в бою командовал батальоном, не более. Под Муромом мы лишь напугали пестелевых, они разбегались быстрее, чем гибли под пулями. Верите ли, нигде в штыки нас не встретили, успевали или штык в землю воткнуть, или смазать пятки салом.
Паскевич с иронией покосился на Строганова. Тот, привыкший к насмешкам, сделал каменное лицо.
— Зато ты да Демидов — единственные, кто командовали пехотой, идущей за пушечными пароходами. У меня командир дивизии, которая их получит, временный исполняющий, полковник всего лишь. А над полком, что за железками вашими пойдёт, вообще командира нет. Пополнение офицерское присылают — горе одно. Особенно свежие питерские офицерики, паркетные шаркуны! Глядеть противно.
— Выглядят они как раз надраенными, хоть в караул по коридорам Зимнего ставь. Трутся у штаба, пёрышки чистят, солдат рассматривают, они им в диковинку. Как назвал казаков тот щёголь?
— Пушечное мясо, ваше высокопревосходительство, — напомнил Строганов. Он держался подчёркнуто официально, не получив и капли радушия, доставшегося мне от Паскевича. Тот как раз обратил на него внимание.
— Что же вам, сударь, в действующей армии надобно?
— Воевать, ваше высокопревосходительство. Подал прошение Демидову об освобождении меня от статской службы. Здесь я вроде волонтёра. Готов командовать бригадой, полком, а ежели не доверите — хоть на передовую со штыком наперевес.
— Дивны дела твои, Господи. Офицеров ни у тебя, ни у правительства не допросишься, а генералы сами в пекло лезут. Так что и не знаю, — Паскевич глянул на возроптавших штабистов, те примолкли.
Я не сочувствовал Строганову, но понимал его. Командование К.Г.Б. да позорный поход против Демидова уронили его авторитет до земли. И банковская служба при новой власти не добавила престижу. Но слова, что готов на передовую, сказаны были неспроста, обдуманно. Здесь его не ждут развёрнутые знамёна и громкие фанфары.
— Вот что, Александр Павлович, — вымолвил, наконец, Паскевич. — Располагайтесь, осматривайтесь. Завтра к десяти прошу на военный совет. Там и решим, где больше всего не хватает командующего… с вашим опытом.
Хотя на круглом малороссийском лице его не отразилось насмешки и густые бакенбарды, спущенные на щёки до губ, не двинулись в улыбке, Строганов наверняка нутром почувствовал эту колкость. А повернувшись к двери — и спиной.
Коль вызвался — терпи. Не время возмущаться: время искупать ошибки. Турецкая война даёт возможности не только юнцам, не видавшим казаков.
— Задача, — произнёс генерал, когда закрылась дверь за бывшим обер-жандармом. — Господа, я представить не могу, как назначить его над офицерами, с таким-то послужным списком!
— Сие совершенно невозможно, — подтвердил Евгений Александрович Головин, начальник штаба. — Придумаем ему какой-нибудь невидный пост, пусть отирается поблизости. Потом станет соучастником нашей победы.