Страница 20 из 68
— Так отправляй скорей, пока август не кончился.
— Обожди. Есть и за тебя слово, хоть немного. Казнь Пестеля. Облегчил наш труд, ибо зареклись мы казнить. Сгноили бы его в остроге; та же казнь. Но Пестель что — дрянь человечишко. Ты Пушкина спас, от Бенкендорфа прикрыл. Может быть, Александр Сергеич всего нашего поколения стоит. И за это тебе спасибо.
— Так что со мной теперь, Платон?
— Здесь тебе никак нельзя. Знаешь, сколько народа твоей крови жаждет? Пока в Сибирь. В бессрочную каторгу, а потом видно будет. Отвезут тебя на Енисей, там раскуют. Понятное дело, никаких шахт, живи себе. Полагаю, лет пять.
— Спасибо на этом.
— Свечку за здравие поставишь. Кстати, в Сибирь с жёнами можно. На деле не каторга — ссылка у тебя.
— Извини, не успел. Злодейства много времени отняли, — кисло улыбнулся осуждённый.
— Что, и вообще никого?
— Отчего ж. Шишкова Юлия Осиповна. Помнишь? Мы же вместе у неё были. Но в трауре она по недавно усопшему супругу, не время пока.
Наивный! Будет она тебя ждать, разбежится. Мне вспомнился анекдот из прежней жизни: «Поехали жёны декабристов за ними в Сибирь и испортили всю каторгу». Строганову же было не до шуток.
— Ладно. Поехали вместе. Я конвою скажу: пусть до этапа к шишкову дому тебя свезут, и сам с тобой прокачусь. Уговоришь её бросить жизнь столичную, чтоб ехать за каторжанином вслед — считай, повезло тебе. За таким счастьем и в Сибирь не грех.
Как назло, Юлии дома не случилось. Конвойный офицер, мне напрямую не подчинявшийся, велел немедленно вернуться в повозку и ехать на Казанский тракт.
— Мне дозволено с госпожой Шишковой встретиться! — в отчаяньи взвыл арестант.
— Ничего не знаю, — отрезал есаул, недавно ещё подчинённый Строганова во внутренней страже и оттого особо начальственный.
С тоской глянув на знакомое крыльцо, Строганов сделал шаг к тюремной карете, грохнув кандалами. Такая безнадёжность читалась на его лице…
Внезапно раздался звонкий мальчишечий голос.
— Дядь Саша!
К нам вприпрыжку нёсся вихрастый пацан, разбрызгивая слякоть из луж после дождя. Я упросил есаула обождать ещё чуток.
— Александр, кто это?
— Да приёмыш наш, Мишенька Достоевский. Миша! Здравствуй! А барыня где?
— Да вот она идёт. С обедни мы.
Юлия, покрытая чёрным платком, спросила только, завидев арестантский фургон:
— Далеко?
— В Сибирь, на Енисей. Село Шушенское. Там Фаленберг и Фролов, их освобождают, меня на их место… Зачем говорю эти подробности… На пять лет. Потом, наверно, высылка… Будешь ждать?
— Да! Но только в трауре я по мужу. Перед Богом — не свободна ещё.
— Тогда и я не вправе. Хотел бы замуж позвать. Но траур… Да и вряд ли я ныне видный жених. Имения не отобрали, а что за пять лет с ними станется — неведомо. Пока меня ждут тайга, глушь, казачий острог и медведи.
Юлия ничего не ответила. Взгляды иногда говорят больше, нежели слова, особенно дополненные поцелуем. Они приникли друг к другу, не смущаясь ни моего присутствия, ни конвоя.
Нетерпеливо вмешался есаул, но главное уже было сказано. Любовь бывает сильнее, чем медведи и революция.
Проводив взглядом карету со Строгановым, я попрощался с вдовой Шишковой и повернул коня обратно в Кремль, особенно остро ощущая собственную неустроенность. Аграфена Юрьевна по-прежнему в Париже, лишь теперь возможно вызывать её в освобождённую Москву, но рано. Письмо получил, в начале июля у меня родился сын! Володей крещён. Недаром я осенью метнулся в Париж… Вот окрепнет пусть, тогда и едет.
Мне же предстояло самое сложное в жизни письмо: Николаю Павловичу Романову приглашение короноваться, сопровождаемое непременным условием принятия Конституции и свободных всеобщих выборов в парламентское собрание — Государственную думу. До республики и полной демократии Россия в 1827 году не доросла, нет сомнений, пусть я всего лишь фельдшер, а не политолог. Если брать западные демократии за образец, а я совершенно не уверен, что их рецепты подходят российскому пациенту, то путь к республике через конституционную монархию для многих получился естественным.
Словом, без монархии никак нельзя. Русский народ взращён на вере в «Бога, Царя и Отечество». Власть царская святая, поскольку он — помазанник Божий, представитель Всевышнего на земле. Когда декабрьские заговорщики порешили малолетнего наследника престола, они разрушили самую основу власти в стране, а новую не создали, не обеспечив выборности и не найдя авторитетную фигуру, кто создал бы новую вертикаль под себя. Пестель не только жесток был, но и мелок для настоящего вождя. Если злому гению германского народа удалось создать национальный миф на унижении от Версальского мира и от «злокозненных» евреев, Пестель даже не приблизился к подобному.
Конечно, никто меня не осудит, если теперь, после свержения фюрера, я отлучусь на год, отправлюсь к семье на Монмартр, подальше от неизбежной пере-перестройки. Но чувство ответственности за всё происходящее тут из-за моего вмешательства не отпускает. Я должен действовать дальше. И точка.
Многие глупости, наделанные Пестелем сотоварищи, исправились просто, одним только росчерком пера. Нижний Владимир вернул имя Новгорода, город на Клязьме стал Владимиром, «Русская Правда» упала в камин на растопку. Незадачливые мятежники, сосланные за Урал Расправным Благочинием, скоро приедут.
Однако как вернуть Крым и Бессарабию, бессовестно под шумок османами захваченные, когда Русская Императорская Армия распущена, а республиканские стрельцы ни на что не годны, кроме парадов с криками «хайль»? Как поляков обуздать? Им, заслышавшим о слабости Руси, вновь вздумалось вопить о Великой Речи Посполитой «от можа до можа» (от моря до моря) и возвращении Крэсов Усходних, бывших литовских земель. Шведы зарятся на Финское княжество, персы — на Кавказ до Тифлиса. Как торговлю и заводы наладить, ежели купеческие предприятия порушены, а на новые золота нет? Как земледелие вернуть, когда хозяева угодий перетасованы, словно колода перед раздачей, а крестьянство и баре остались в обиженных? Как финансы отстроить в государстве, где рубль меньше стоит, нежели бумага, на его печать траченная? Как зазвать иностранных негоциантов, что после заварухи в Россию носа не кажут?
Как хорошо же было мне в егерском полку, отвечая только за кавалерийский спецназ… Вмешавшись во всероссийскую историю, я уже напортачил. Что потом мне придётся? Неужто корректировать её во всепланетном масштабе, а там и галактическом? Нет уж, увольте.
Я упросил Демидова не назначать меня ни на какой пост во Временном правительстве России, оставшись только тайным советником. Павел согласился и тут же поручил мне организовать Всероссийское собрание для подготовки думских выборов, а также встречу Николая и его будущую коронацию. Удружил, брат…
Сам Павел Николаевич, с зимы 1827 года ещё больше в теле опавший, к вечеру уговаривал графинчик горькой и подумывал даже перевалить ношу свою чьи-то другие плечи, надеюсь — не мои. Однажды поведал мне, как рассказал об этих мыслях Еве Авроре. Та, естественно, пришла в ужас, в гневе отлучила супруга от опочивальни. Титул первой леди России — лучшее украшение для женщины, как от него отказаться?
Побранившись с мужем, Ева Аврора уехала в Санкт-Петербург, объяснивши всем, что воздух морской для её здоровья благотворен. По Георгиевскому поползли сплетни: где это видано, чтоб сырость Северной Пальмиры кому-то на пользу шла? Верно, возжелала гуляний и веселья, которых не сыскать подле мужа.
Николай отверг предложение. Короновать он предложил сына Александра, несколько облегчив тем жизнь новому правительству. Малолетний царь при регенте веса большого не имеет.
Осенью, к коронации, приехала в Москву Аграфена Юрьевна с детьми, моя счастливая семейная жизнь вызвала у Демидова тихую зависть. Я как раз выкупил большой дом на Арбате, обращённый в казну после того, как Расправное Благочиние пустило в расход его владельцев, а законных их наследников не сыскалось. После тирании Пестеля такой недвижимости в Москве было вдосталь; я выбрал самый удобный и близкий к Кремлю, Аграфена Юрьевна принялась его благоустраивать с тем же рвением, как и маленькое наше гнездо на Монмартре.