Сон гинеколога

В то утро, когда после ночного дежурства он уединился на балконе, Эмилия зашла к нему и нагло села рядом. Она практиковала уже год до того, как была переведена в их больницу. Эмилия изо всех сил старалась быть похожей на популярную в то время Мерилин Монро, и это у неё почти получалось. Лишь узкий подбородок и длинный нос с небольшой горбинкой выдавали её – Эмилия была вовсе не наивная милашка, а самая настоящая хищница. Чёрные от природы волосы были обесцвечены до золотисто-рыжеватого оттенка, большие, миндалевидной формы тёмные глаза смотрели из-под полуопущенных век внимательно и слегка презрительно. Лицо Эмилии было покрыто тонким слоем светлой, почти белой пудры, и казалось маской из-за ярко-алой помады, которой был обведён большой чувственный рот. Он отвернулся – цвет крови был ему неприятен. К тому же, не прошло и получаса с тех пор, как он постанывал в объятиях весьма пухленькой, но очень нежной медсестры Инночки. Что его особенно удивило, это не было секретом для Эмили, но она всё же сидела рядом. Был конец октября.

– Простудитесь, – сказал он, надеясь, что она уйдёт и даст ему возможность побыть наедине с тополями ещё несколько минут.

Но вместо этого она бесстыдно прижалась к его бедру своей ногой, обтянутой полупрозрачными колготами. Подол юбки поднялся высоко, но это его не смутило, ведь в то время почти все носили короткие, открывающие колени юбки.

Посидев ещё минуту, она резко поднялась. Он решил, что Эмилия уходит, но она села к нему на колени и поцеловала его. Он не сопротивлялся. Не то, чтобы она ему очень нравилась – нет, тогда она была ему безразлична, как были безразличны почти все окружавшие его женщины, молодые и не очень, красивые и обычные, здоровые и больные – он был приветливо-равнодушен со всеми, не брезгуя, впрочем, тем, что он называл «быстрый секс». Сексом он не только не брезговал – он без него уже не мог жить. Он вполне отдавал себе отчет в том, что то спокойное время, когда он механически-холодно выполнял свою работу, прошло. Он помнил тот день, когда во время аборта сорокалетняя пациентка, находясь под наркозом, была сильно возбуждена. Она податливо двигалась навстречу кюретке и сладко постанывала. Это было чудовищно – мать получает удовольствие во время убийства своего собственного ребёнка, но это завораживало! Её рот был слегка приоткрыт, мягкий живот трепетал, соски под тонкой рубашкой затвердели. Медсестра придерживала её полноватые дряблые колени, а он вынимал по частям её ребёнка. Во время того аборта он возбудился, и от этого стал сам себе омерзителен. В тот день он ушёл пораньше домой и набросился на жену так неистово, что испугал её, но удовольствие, которое он получил, было ярким, как никогда. А некоторое время спустя он понял, что для интима в любой момент можно найти безотказную коллегу. Вскоре секс на работе стал для него привычным делом. Он был симпатичным, хорошо сложенным молодым блондином, с крепким прямым носом, широкими бровями и трогательной ямочкой на подбородке, и без труда заводил вялотекущие романы с медсёстрами, а однажды он сблизился со статной и весьма горячей, любящей жёсткий секс пожилой дамой, хирургом. Они встречались лет пять, пока она не ушла на пенсию, и не уехала с мужем в Вильнюс.

Как ни странно, после того, как Яков начал изменять жене, его отношения с Риной потеплели. Всегда уставшая, каждый вечер норовившая отказаться от близости чтобы поспать подольше, она радовалась тому, что муж стал менее навязчивым, зато более спокойным и внимательным. Ей и в голову не могло придти, что её закомплексованный Яша изменяет ей. А он играл с Риной, как кошка с мышью, и наслаждался её наивностью, невинно целуя жену в макушку – этого маленького проявления нежности ей хватало, чтобы поверить в то, что муж её любит.

Яков знал женщин, можно сказать, изнутри. Он помнил их виноватый, подавленный вид и взволнованный взгляд до аборта, и каждый раз поражался какой-то дерзкой, злой весёлости и неистовой дурашливости после того, как они отходили от наркоза. В женщинах, избавившихся от ребёнка, появлялось что-то новое, неведомое, необъяснимое. Звериное. Бесстрашие, безжалостность, что-то ещё, чего нельзя передать словами. Он чувствовал, что женщина, пройдя через аборт, безвозвратно утрачивала что-то чисто женское, нежное, словно вместе с сердцем плода он вынимал из лона несостоявшейся матери её сердце. Особенно отчетливо он наблюдал эту метаморфозу у женщин, переживших первый аборт.

Его многолетний роман с Эмили не был похож на беззаботные, ничего не значащие отношения с другими женщинами. Эмилия расслабляла его не только физически, но и душевно. С ней можно было посмеяться, пошутить, она всегда умела выслушать, она всегда была доступна, раскована в сексе, и любила экспериментировать, в отличие от вечно уставшей жены. Они подолгу бродили по маленьким дворикам вдоль Садового кольца, целовались, забегали в их любимую закусочную, где подавали самые вкусные на свете сосиски с горчицей, а потом шли к ней домой, и неистово занимались сексом. В её комнате, на дне шкафа, где висели её платья, Якова всегда ждала бутылка коньяка, конфеты или приторно-сладкий ликёр, который прекрасно сочетался с крепким кофе. Кофе Эмили умела варить так вкусно, как никто другой. Он искренне привязался к ней, баловал её подарками, но её намёки по поводу того, что ему пора бы развестись, всерьёз не воспринимал. С ней было комфортно, ей можно было доверять, она была его боевой подругой, но иных отношений он не желал. Зачем? Чтобы снова упасть в омут опостылевших семейных проблем? Новые дети, маленькие, орущие, писающие и какющие, а рядом – не весёлая подруга, а невыспавшаяся непричёсанная баба, которая уделяет всё своё время не ему, а детям. Поцелуи – детям, объятья – детям, нежности, вкусности, покупки только детям, детям, детям. Его просто тошнило от детей, этих паразитов, тихо притаившихся внутри до поры до времени, которые, рождаясь, становились божками для своих родителей, бабушек и дедушек.

Он жил от отпуска до отпуска – только тогда он мог съездить к родителям на дачу хотя бы на несколько дней. Его мечтой было вернуться в детство, выспаться, отдохнуть, наестся маминых оладушек. Он мог пойти один на дикий пруд, находящийся в глубине лесного массива, и часами, в одиночестве исступлённо нырять, не боясь никаких советов, вопросов и упреков.

Возвратившись от родителей весёлым, посвежевшим и загорелым к жене и детям, он получал новую порцию обид и претензий: как же, ведь он бросил их и поехал отдыхать! Никакие объяснения и уговоры на Рину не действовали: отпускать детей с мужем к бабушке с дедушкой или ехать с ними на дачу она не желала категорически. Ей хотелось, чтобы муж был постоянно при ней, возил её по магазинам, гулял на детской площадке с ней и детьми, стоял вместе с ними в очередях в поликлинике. А Яков смертельно устал от всего этого. Он ненавидел Рину, ненавидел быт, иногда ему даже казалось, что он ненавидит своих собственных детей с густыми, как у жены, каштановыми волосами.

Илья

25 сентября 2014. 15:45

Дозвониться удалось только до дочери Эмилии Геворкян. Она жила в районе Садового, в Княжьем переулке. Голодный и невыспавшийся Илья, уставший от текучки и бесконечных пробок, широко зевал, а Трошин младший сидел рядом и ел шоколадный батончик, методично потряхивая головой. Из его ушей торчали маленькие ядовито-зелёные наушники.

Илья покосился на батончик. Чем, интересно, порадует его сегодня Светлана? Вяло ползущая впереди машина вдруг резко тронулась, и Илья, надавив на газ, тяжело вздохнул. Он понимал, что сегодня вряд ли поужинает раньше полуночи.

25 сентября 2014. 16:20

– Можно нам чайку? – нагло спросил Трошин, глядя на огромную конфетницу, возвышающуюся над плоским блюдцем с печеньем.

– Да, конечно, – растерянно ответила женщина лет двадцати пяти. Она подошла к плите, зажгла газ и поставила ярко-оранжевый, как огонь, чайник на плиту.

Илья, с благодарностью посмотрев на Трошина, попросил: