Страница 44 из 62
Можно было взять перевод Танаха, выполненный в 1970-х годах группой специалистов во главе с Давидом Йосифоном и изданный ультраортодоксальным институтом «Мосад ха-рав Кук». В целом это хороший перевод, но в нем другая крайность — весьма специфическая транслитерация ивритских имен и названий. По неведомым причинам авторы перевода решили, будто ивритский знак «ш'ва на» (беглый гласный) лучше всего передается на русском с помощью буквы ы — Рыувэйн, Йыуда, что придает тексту какой-то странный акцент.
Тогда мне посоветовали взглянуть на перевод Книги Берешит (Бытие) Дмитрия Сливняка — лингвиста, историка и переводчика с иврита и арамейского. Именно этот текст показался мне наиболее подходящим: хороший русский язык, естественно произносимая транслитерация ивритских имен и, что очень важно, обширные научные, культурологические, а не религиозные комментарии к тексту, которые помогают неискушенному читателю лучше понять события, описываемые в Библии.
Этот перевод мне настолько понравился, что сначала я даже хотел сам начитать его в студии, но потом осознал, насколько это сложная и кропотливая работа, требующая истинного профессионализма. Мы пригласили звукорежиссера Анну Лапид, и она собрала замечательный коллектив русскоязычных актеров из израильских театров.
Артисты очень ответственно отнеслись к своей работе. Они обсуждали отрывки, мысленно проигрывали библейские страсти и конфликты, подбирали нужную интонацию, уточняли ударения в малоизвестных ивритских именах и названиях. В результате Тора зазвучала на русском живо и естественно. А я именно этого и хотел. Окончание работы мы отметили вместе с актерами и звукорежиссерами в ресторане в тель-авивском порту.
В принципе, теперь можно было издать новый перевод Берешит с приложением в виде диска или флешки. Но такая книга дойдет до весьма ограниченного круга читателей: все издатели, с которыми мы вели переговоры, объясняли нам, что более трех-пяти тысяч экземпляров они продать не смогут — «это же не Акунин или Маринина!».
И мы решили начать новый проект, которому дали название «Я — Тора». «Я» в названии было призвано подчеркнуть особый, личный характер взаимоотношений с текстом Торы. Мне было принципиально важно реализовывать этот проект как плюралистический, а не наставнически-религиозный. Я хотел представить Тору не как собрание религиозных наставлений, а как многослойный текст, как многомерную Вселенную, в которой каждый читатель может совершать свои открытия. Есть такое выражение «У Торы семьдесят ликов» — пусть каждый сам найдет для себя соответствующий лик.
Мы создали интернет-сайт, выложили в открытый доступ и новый перевод, и комментарии, и аудиофайлы. Пригласили русскоязычных историков и библеистов писать статьи и очерки на самые разные темы, связанные с Торой. Проект начал расти и развиваться. С Димой Сливняком мы договорились о продолжении перевода Танаха. Начали снимать видео о библейских героях и библейских местах в Израиле. Сейчас это — весьма содержательный сайт с переводом, комментариями и аудиоисполнением двенадцати книг Танаха, с сотнями статей на библейские, исторические и литературные темы, со страницей в Facebook и своим youtube-каналом.
Глава 18.
Осторожно! Двери закрываются.
В путинской России слова «либерал», «либеральные ценности» являются почти бранными. Политики и пропагандисты произносят их с издевкой и отвращением. Для них «либерал» — это воплощение всего чуждого и враждебного. Именно такое представление они транслируют в народ через все подконтрольные СМИ, которые из средств массовой информации превратились в средства массовой пропаганды.
Свобода, демократия, справедливость недолго пробыли желанными целями. В ходу снова послушание, молчание, лояльность. Все, как в Советском Союзе, где свобода никогда не декларировалась как высшая ценность.
Конечно, в школе нам рассказывали о «вольнолюбивой русской поэзии», о революционерах, сражавшихся за счастье и свободу народа, о борьбе народов Африки и Азии за независимость. Но все это было достаточно далеко от нас и в пространстве, и во времени.
Я не помню, чтобы в Советском Союзе в ребенке поощрялись бы свобода мысли, независимость, самостоятельность в суждениях и принятии решений. Наоборот, с самого детства нас приучали к системе правил и ограничений по принципу «что не разрешено, то запрещено». Это размывало границы разрешенного и запрещенного. Что бы ты ни делал, всегда в глубине души оставалось ощущение, что где-то когда-то ты что-то сделал не так
Чтобы мои слова не показались простыми декларациями, я хочу привести оглавление книги Н. И. Болдырева «Нравственное воспитание детей в семье». Книга эта регулярно переиздавалась с середины 50-х до конца 70-х годов:
• Воспитание юных патриотов
• Воспитание в труде и для труда
• О воспитании дисциплины у детей
• Воспитание коллективизма, дружбы и товарищества
• Воспитание правдивости и честности
• Воспитание бережливости
Слова «свобода», «независимость», «самостоятельность» в этом списке отсутствуют. Нас воспитывали конформистами, винтиками огромной машины, предназначение которых было подчинено высоким целям советского государства.
Зримым воплощением принципов воспитания детей в СССР стал для меня фильм Алена Паркера «Стена» по одноименному альбому группы «Пинк Флойд». И хотя на экране под песню Another brick in the wall по конвейеру в мясорубку ехали школьники в английской форме, я вспоминал советскую школу. Самое главное — шагай в ногу вместе со всеми, не выбивайся из рядов, не задавай лишних вопросов — и тихая, в меру сытая жизнь тебе обеспечена.
Казалось, так будет продолжаться всегда, из поколения в поколение.
Но началась перестройка. И далекое абстрактное слово «свобода» стало весомым и зримым. Рушились барьеры, отменялись запреты, люди учились произносить вслух то, о чем раньше боялись подумать.
Первые глотки свободы были подобны чистому зимнему воздуху, врывающемуся в душное помещение через открытую форточку.
Сейчас мне кажется, конец 80-х был самым свободным и честным периодом в истории Советского Союза.
Я помню, какое огромное впечатление на меня произвел напечатанный в 1988 году роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба»[114]. В 1962-м КГБ арестовал рукопись этого романа, и, как обещал главный идеолог СССР Суслов[115], он мог быть напечатан не раньше, чем через двести-триста лет. В этой книге я впервые прочитал про Холокост, увидел сравнение коммунизма с фашизмом. Но самое главное — я понял смысл и значение свободы. Я хочу привести отрывок из романа, описывающий мгновение, когда один из героев, физик Лев Штрум, испытывает озарение и совершает открытие в физике:
«Он шел по темной пустынной улице.
Внезапная мысль возникла вдруг. Ион сразу, не сомневаясь, понял, почувствовал, что мысль эта верна. Он увидел новое, невероятно новое объяснение тех ядерных явлений, которые, казалось, не имели объяснения, — вдруг пропасти стали мостами. Какая простота, какой свет! Эта мысль была изумительно мила, хороша, казалось, не он породил ее, она поднялась просто, легко, как белый водяной цветок из спокойной тьмы озера, и он ахнул, осчастливленный ее красотой… И странная случайность, вдруг подумал он, пришла она к нему, когда ум его был далек от мыслей о науке, когда захватившие его споры о жизни были спорами свободного человека, когда одна лишь горькая свобода определяла его слова и слова его собеседников».
С тех пор я уверен, что свобода — внешняя и внутренняя — это главное условие для творческой и осмысленной жизни.
Эта мысль стала тем внутренним импульсом, с которого постепенно начали формироваться мои либеральные взгляды.
Нахлынувшее в перестройку ощущение свободы давало не просто внутреннее раскрепощение. Это было чувство присоединения к большому миру, возвращения в европейскую цивилизацию, прорыв удушающей изоляции Советского Союза. Понятие «общечеловеческие ценности» стало легитимным, исчез подспудный страх ядерного Армагеддона, который в начале 80-х казался почти неизбежным. Рухнула не только Берлинская стена, но и та самая Стена, о которой пели Pink Floyd.