Страница 13 из 62
Эвакуация огромного количества людей и техники не могла проходить быстро и слаженно. Поезда с эвакуированными гражданскими двигались медленно, с долгими остановками, пропуская военные эшелоны на запад, а эшелоны с заводским оборудованием на восток. Все это время немецкие самолеты бомбили железнодорожные пути, станции, сам поезд… Папа, которого моя бабушка Рахиль везла в эвакуацию в село Актушу, до сих пор помнит разбомбленную станцию, платформы которой были залиты кровью.
Как звучит сирена перед бомбежкой, я узнал в детстве из кино. И очень бы удивился, если бы тогда мне сказали, что и я, и мои родители, и мои дети будем снова слышать сирены — они звучат в Израиле, предупреждая об обстрелах ХАМАСа. Вот уж поистине ирония еврейской судьбы.
И все же, по словам папы, для него самым страшным воспоминанием были не бомбежки, а постоянное чувство голода. В деревне на Волге семьям эвакуированных еды не хватало катастрофически. В отличие от местных крестьян, у них не было своих огородов, которые спасали колхозников. Для папы таким спасением стал лес, куда с приходом весны он уходил в поисках съедобных трав, корешков и грибов. А еще в лесу водились пчелы, гнездо которых он случайно обнаружил вместе со своим двоюродным братом. Пчелы оказались дикими и злыми, они страшно его покусали, он лежал весь опухший, глаз не было видно, и тихо умирал. К счастью, в это время в деревню с фронта вернулся фельдшер, который сумел спасти маленького Борю.
Когда в апреле 1944 года дед Иосиф забрал свою семью обратно в Ленинград, где все поселились в огромной коммунальной квартире, жизнь легче не стала. Об этом мало кто знает, но в СССР 1946-й и 1947-й стали годами массового голода. По некоторым оценкам, тогда от голода погибло более миллиона человек. Младшая сестра папы Светлана вспоминала, как она прятала кусочки хлеба в шкаф, а потом отдавала Боре.
С тех далеких военных лет мой отец трепетно относится к еде: не позволяет выбрасывать хлеб, старается доедать все до последней крошки… Для него, как и для всех ленинградцев, переживших блокаду, хлеб — это святое.
По словам папы, впервые он наелся только в 1955 году, когда его призвали в армию, а потом, после учебки, отправили служить в часть, дислоцированную в Восточной Германии. Порции там были большие, и каждый день давали мясо и макароны. Именно там, вспоминает он, «я впервые сказал, что наелся, больше не хочу… В первый раз».
Голод был знаком и моим родителям, и моим бабушкам и дедушкам. Мое поколение — первое поколение советских людей, не знавших, что это такое. Хотя я прекрасно помню продуктовый дефицит, да и продуктовые карточки мне довелось увидеть на своем веку.
Мама, папа и тетя Света, папина младшая сестра
В 1955–1957 годах, когда папа служил в ГДР — Германской Демократической Республике, за советскими солдатами следили бдительно. Большую часть времени они проводили на территории военных баз, поодиночке в город не выпускали совсем. К счастью, папе удалось несколько раз побывать на экскурсиях, он видел Потсдам и Лейпциг. Более того, ему в принципе очень повезло в том, что он побывал за границей. Большинство советских людей никогда не выезжали за пределы СССР, и кроме советской жизни, никакой другой не видели.
В общем, Борису было о чем рассказать своей будущей жене Ирине, которую он встретил в Феодосии на танцплощадке в 1958 году.
Вскоре после свадьбы Борис устроился на работу механиком в лабораторию Института нефтехимического синтеза. Помог ему в этом тесть — мой дедушка Моня. Между моими отцом и дедом сложились прекрасные отношения — добрые, доверительные, мужские. Марк Исаакович был во многом авторитетом для моего отца. Думаю, что отец поступил в Институт нефти и газа в 1959 году под влиянием деда, который занимался ракетным топливом. Через восемнадцать лет в этот же институт поступлю и я…
Практически всю свою жизнь отец проработал в Специальном конструкторском бюро автоматизации нефтехимии и нефтепереработки. В каком-то смысле Борис работал, как тогда говорили, «на ответственнейшем участке трудового фронта». С начала 60-х годов в Советском Союзе добыча нефти резко пошла вверх. В 1960 году в СССР добывали в год 119 миллионов тонн нефти, в 1970-м — уже 285, а в 1980-м — 547 миллионов тонн. Нефть нужна была не только для собственной промышленности, армии и транспорта. Все больше и больше нефти и газа Советский Союз продавал за границу, получая взамен валюту, за которую, в свою очередь, покупал пшеницу. Сельское хозяйство огромной страны почему-то никак не могло накормить всех советских людей.
Отец занимался автоматизацией в нефтяной промышленности. Он со своими коллегами разрабатывал и внедрял различные способы автоматизации управления и контроля за установками и приборами, которые были задействованы в переработке нефти. Для налаживания этих процессов ему часто приходилось ездить в командировки на нефтеперерабатывающие заводы в Беларусь, на Волгу, в Московскую область…
Мой отец был замечательным специалистом и к тому же отличался на редкость хорошим характером: не конфликтовал, умел находить компромиссы и излучал оптимизм. Всегда веселый и энергичный, папа был настоящим трудоголиком: мало того что мотался по всей стране, внедряя на заводах передовые технологии, он еще и стал вторым человеком в партбюро коммунистической организации института и заместителем председателя профсоюзной организации. Дослужился до заместителя начальника отдела, мог бы стать начальником и дальше подниматься по служебной лестнице — но, увы, одно обстоятельство сдерживало его карьерный рост: папа был евреем.
Он, конечно, понимал, что ему «мешает». Но достаточно легко к этому относился. Свое еврейство он воспринимал как некую биологическую данность, запись в паспорте. На жизнь не жаловался и никогда эту тему со мной не обсуждал.
Я не помню в нашем доме разговоров на еврейские темы. Ни про антисемитизм в Советском Союзе, ни про еврейские традиции, ни про Израиль, ни тем более про эмиграцию у нас не говорили. Родители были настолько аккуратны, что в детстве у меня сомнений не возникало: советская власть — самая лучшая в мире, наше государство интернациональное и обращено лицом к народам, а мы — один из этих народов. Взрослые очень осторожно разговаривали на политические темы, даже если речь заходила о репрессиях уже после смерти «отца народов» — Сталина. Боялись, что я необдуманным словом нанесу вред себе и семье. Ведь все думали, что советская власть — навсегда.
Я так подробно описал работу родителей потому, что она была основой их жизни, центральной осью, вокруг которой вращались все события и разговоры. Мама сутра до вечера была в школе, вечером проверяла тетради, на выходных водила учеников в походы. Папа неделями пропадал в командировках. Я часто оставался один и чувствовал, что достаточно далек от этой центральной оси в жизни родителей. Работа поглощала большую часть их времени и энергии — что, кстати, соответствовало представлению о долге советского человека: отдавать все силы государству.
Поскольку я рос послушным ребенком и не поддавался, как тогда говорили, дурному влиянию, родителям казалось, что они уделяют достаточно внимания моему воспитанию. К сожалению, они не водили меня в спортивные секции или какие-то другие кружки. Но зато я достаточно рано почувствовал себя самостоятельным и независимым и во многих практических аспектах тогдашней советской жизни разбирался лучше родителей.
Мне довольно рано пришлось взять на себя многие заботы по дому. С того времени и до сих пор я умею и люблю готовить. Я варил кашу, делал драники, а если мы с отцом приносили из леса лисички, то я мог пожарить их на ужин с картошкой и луком… Любой суп могу сварить, хоть борщ, хоть щи из кислой капусты, а больше всего люблю мясную и рыбную солянку. Салат оливье? Конечно. Котлеты? Да, меня научила бабушка, и я до сих пор помню все пропорции: сколько яиц, сколько лука, и как разбавлять куриный фарш красным мясом, которое в советские времена было дорогим удовольствием. Крабовый салат, жареная рыба навага… Советская кухня была мною изучена и опробована в полном смысле этого слова, а в сталинском издании «Книги о вкусной и здоровой пищи» не осталось, пожалуй, рецептов, с которыми бы я не экспериментировал.