334

Невозможно.

Конечно — но всякий раз, как ее посещала эта мысль, она вспоминала слова, впечатанные под книжным заголовком, слова, на которые будто бы случайно указывал его палец, когда он читал ей: “История невозможной любви”. Для любви нет ничего невозможного.

Она перечитывала письмо снова и снова. Бесхитростностью своей оно было изысканней любых стихов: “Счастлив сообщить, что с радостью принимаю ваше великодушное приглашение”. Ну кто бы заподозрил, прочтя эти строки, какой за теми кроется смысл — смысл, для них двоих более чем очевидный.

А затем, к чертям отбросив всякую осторожность:

— С любовью, Лен!

Одиннадцать часов, а дел всех — начать и кончить: бакалея, вино, новое платье и, если осмелится… Осмелится ли? Чего ей теперь бояться!

С этого и начну, решила она. Когда продавщица показала ей таблицу образцов, решимость миссис Хансон не поколебалась ни на йоту.

— Вот, — произнесла она, ткнув пальцем в самый яркий, морковно-оранжевый.

— Мам? — спросила Лотти, отворяя дверь, которая так и не была в конечном итоге заперта.

По пути вверх она прикидывала, как себя повести, — и повела.

— Нравится? — поинтересовалась она, со звяканьем опустив ключи в сумочку. Как будто так и надо.

— Твои волосы.

— Угу, покрасила. Так тебе нравится?

Она подобрала с площадки сумки и зашла в квартиру. Натруженные таким весом и на такую высоту, спина и плечи невыносимо зудели, сплошной комок боли. Кожу черепа кололо, словно иголками. Ныли ноги. Глаза по ощущению казались лампочками, на которых осел многолетний слой пыли. Но выглядела она — на все сто.

Лотти забрала сумки, и миссис Хансон глянула, но не более, чем глянула, в сторону гостеприимно распахнувшего подлокотники кресла. Стоит сейчас только сесть, и не встанет она уже никогда.

— Так неожиданно. Прямо и не знаю. Повернись-ка.

— Глупая, тебе надо было ответить просто да. “Да, мам, очень здорово”. — Но она послушно развернулась.

— Здорово, — произнесла Лотти рекомендованным тоном. — Честное слово, здорово. И платье тоже… ой, мам, туда пока не заходи.

Миссис Хансон замерла с ладонью на ручке двери в гостиную, ожидая рассказа о катастрофе, готовой неминуемо на нее обрушиться.

— У тебя в спальне Крошка. Ей очень плохо. Я… оказала первую помощь. Сейчас, наверно, уже спит.

— Что с ней такое?

— Они разругались. Крошка пошла и подписалась на очередную субсидию…

— Господи Боже.

— И я так же подумала.

— Третий раз? Вроде бы это нелегально.

— Ну, сама знаешь, ее балл. А у первых двоих, наверно, уже тоже есть свои баллы. Не суть. Короче, когда она сказала Януарии, случилась ссора. Януария пыталась ее пырнуть — ничего серьезного, царапина на плече.

— Ножом?

— Вилкой, — хихикнула Лотти. — У Януарии это вроде политическое убеждение — что нельзя рожать детей по госзаказу. Или она вообще против, я толком Крошку не поняла.

— Но она же ненадолго. Да?

— На какое-то время.

— Да нет! Ты что, Крошку не знаешь, что ли? Она вернется. Как и все прошлые разы. Не надо только было давать ей таблетки.

— Мам, ей придется остаться здесь. Януария улетела в Сиэтл и оставила комнату каким-то своим приятелям. Они даже не пустили Крошку вещи собрать. Чемодан, пластинки — всё выставили на площадку. Мне показалось, это ее больше всего и размагнитило.

— И она все притащила сюда?

Стоило заглянуть в гостиную, и ответа уже не требовалось. Крошка усеяла всю комнату обувью и одеждой, безделушками и грязным бельем, в несколько слоев.

— Она искала подарок, который привезла для меня, — объяснила Лотти. — Вот почему все вывалено. Смотри, бутылка “пепси” — правда, симпатичная?

— Господи Боже.

— Она всем привезла подарки. У нее же теперь есть деньги. Регулярный доход.

— Пускай тогда поищет другое место.

— Мам, не нуди.

— Нечего, нечего. Комнату я сдала. Я же говорила, что, может, сдам. Жилец приезжает сегодня. Зачем, ты думаешь, я всю эту еду тащила? Хочу сготовить обед, скромный, но со вкусом — показать товар лицом.

— Если дело в деньгах, то Крошка может…

— Дело не в деньгах. Я сказала, что комната свободная, и он вселяется сегодня. Ну и бардак, Господи прости! Только утром тут все было убрано, как, как…

— Крошка могла бы спать тут, на диване, — предложила Лотти, берясь за один из пакетов.

— А где, интересно, мне спать?

— А где ей спать?

— Пусть бомжует!

— Мама!

— Пускай, пускай. Ей не привыкать, можешь не сомневаться. Все те ночи, что она где-то шлялась, не думаешь же ты, что она обязательно была в чьей-то постели. В канаве подзаборной — вот где ей место. И так уже полжизни там провалялась — туда ей и дорога.

— Если Крошка хоть краем уха услышит…

— Очень на это надеюсь. — Миссис Хансон шагнула к двери спальни и прокричала: — В канаве подзаборной! В канаве!

— Мам, ну зачем ты… Смотри, что я придумала. Микки может сегодня поспать со мной, он и так все время ко мне просится, а Крошка займет его койку. Может, через день-два она снимет где-нибудь комнату, или в гостинице… Пожалуйста, сейчас только не надо сцен. Она совершенно не в себе.

— А я что, в себе?

Но она позволила себя уговорить — при условии, что Лотти разгребет бардак в гостиной.

Миссис Хансон тем временем занялась обедом. Сначала десерт, потому что ему надо еще остыть. Сливочная земляничная гранола. Лен как-то обмолвился, что любил гранолу еще в Небраске, до детдома. Как только закипело, она высыпала в смесь пакетик “Джуси-фрут”, потом разлила в две стеклянные десертные чаши. Лотти досталось облизать кастрюлю.

Потом они перенесли Крошку на Миккину кровать. Крошка мертвой хваткой вцепилась в подушку, которая была выделена для Лена; чем рисковать разбудить ее, миссис Хансон решила поискать другую подушку. Вилка оставила на плече крохотные дырочки, как четыре выдавленных прыщика, все в ряд.

Рагу — инструкции прилагались на трех языках — можно было бы сготовить вообще в два счета; только миссис Хансон решила добавить мясо. Она купила восемь кубиков в “Стювесант-тауне” за три-двадцать — не так, чтобы по сходной цене, но когда это вообще говядина была но сходной цене? Кубики были расфасованы по четыре, темно-красные и скользкие от крови, но, проведя некоторое время на сковородке, покрылись аппетитной коричневой корочкой. Тем не менее, она решила добавить их в рагу в самый последний момент — чтобы аромат не развеялся.

Чуть-чуть морковного салата с пастернаком и, для пикантности, с маленькой луковицей — это удалось раздобыть на свои законные р-фудстэмпы — вот, собственно, и все.

Времени было семь часов.

На кухню зашла Лотти и повела носом, курсом на жареные мясные кубики.

— Ничего ж себе хлопоты. В смысле, расходы.

— Первое впечатление самое главное.

— И на сколько он?

— Трудно сказать. Да не мучься ты так — возьми кубик.

— Все равно еще много останется… — Лотти выбрала самый маленький кубик и осторожно откусила. — М-м. М-м-м!

— Ты сегодня допоздна? — спросила миссис Хансон. Лотти махнула рукой (“Погоди, дожую”) и кивнула.

— До скольки примерно?

Зажмурившись, Лотти сглотнула.

— Наверно, до утра, если там будет Хуан. Ли обещал его позвать. Спасибо. Очень оно было здорово.

Лотти отчалила. Ампаро сунули что-то в зубы и отправили на крышу. Микки, приклеившийся к телику, был все равно что невидим. До прихода Лена миссис Хансон оставалась фактически одна. Снова прихлынула любовь, которая была с ней весь день, на улице и в магазинах — будто застенчивая дочурка, прячущаяся, когда собирается компания, зато потом не дающая покоя. Маленькая негодница с визгом носилась по квартире, высовывала язык, подкладывала на стулья кнопки, мелькала, словно череда стоп-кадров, которая отпечатывается в голове, когда днем переключаешься мимо Пятого канала, — пальцы, скользящие вверх по ноге, губы, смыкающиеся вокруг соска, встающий член. О, томление духа! Она зарылась в ящик секретера с Лоттиным макияжем, но времени оставалось только чуть-чуть припудриться. Мгновением позже она вернулась, втереть под мочки ушей по капельке “Молли Блум”. Помады? Чуть-чуть. Нет, вид совершенно трупный. Помаду долой.